Сможем.
Я вспоминаю о “соответствующем импульсе”. Если, приняв его от меня, энергополе “невидимок” со скоростью света передаст его аналогичному полю в любом месте планеты, любой избранный мною материальный объект распадется на атомы, причем энергия распада будет отброшена в сопредельное временное пространство. Так по крайней мере объясняла мне Сузи. А на доступном мне языке понятий это значит, что объект исчезнет без шума и вспышек, без всяких там излучений и взрывных волн, просто исчезнет, как стакан, прикрытый цилиндром фокусника. Хотя бы на день, на час я становлюсь человеком, который мог творить чудеса. Сказка Уэллса превращается в быль. Я не буду размениваться на мелочи — выращивать на улице розовые кусты, печатать фальшивые ассигнации или отливать на кухне золотые бруски. Я размахнись но глобусу, прекращу любую войну и любой террор, заставлю уйти в отставку любое преступное правительство За несколько минут любая военная хунта отправится в ад или сдастся на милость народа. За несколько минут невинно осужденный выйдет па свободу из любого застенка…
Я разбушевался в мечтах, как школьник, нагромождая в уме сказку за сказкой, пока спасительный сон не избавил меня от постыдного возвращения к действительности. Сои под утро тревожный и хрупкий, полный странных видений, словно повторяющих что-то забытое в твоей жизни.
Я иду в каменном ущелье будто вымерших улиц. Одинокие черные тени в подъездах с неопределенным человеческим обликом. Прохожих нет. Стекол в окнах тоже нет — одни пустые глазницы. Может быть, это улицы из фильмов о разрушенных войной городах?
Улицы суживаются, оборачиваясь переулками и проходными дворами, и я знаю, что где-то неподалеку меня ждет тупик, из которого уже нет выхода.
Это — ворота, похожие на вход в автомобильный гараж. Они медленно раскрываются, выпуская навстречу мне что-то неопределенное и рыхлое, как медуза. А может быть, это новая форма разумной жизни?
“Почему?” — спрашивает она и не договаривает.
“Почему?”
“Почему?”
Я просыпаюсь и сажусь на постели, опустив босые ноги на пол. Должно быть, еще рано, в комнате света мало, и только на освещенном экране телевизора легко читается тот же вопрос:
“Почему?”
А вслед уже бегут слова, договаривающие сон:
“Почему у тебя несколько жизнен?”
Я даже протер глаза, чтобы убедиться в том, что не сплю. Экран ждал ответа.
А что я мог ответить на этот, мягко говоря, странный вопрос?
— У меня одна жизнь.
“Две. Ты одновременно был в де х пространственно-временных мирах. Ночью и днем. Лежал не двигаясь и двигался в пространственных границах, какие вы называете улицами”.
— Это не жизнь, это — сон, — сказал я зевая.
“Ваш словарь толкует слово “сон” слишком неопределенно. Это и физиологическое состояние, в котором периодически прекращается работа сознания, это и видения спящего, и мечта, и фантастический продукт воображения. Слишком много исключающих друг друга понятии”.
— Я имел в виду именно видения — то, что происходило во сие, а не наяву, — сказал я вслух.
Экран понял по-своему.
“Другая жизнь, но мы не могли в нее проникнуть”.
— Потому и не могли, что она не существовала реально. Продукт неконтролируемого воображения.
“Непонятно. Все, что существует, — существует реально. Реально не существовала — несовместимость понятий. Еще один признак чуждой нам формы жизни”.
И экран погас.
— Ну, что скажешь? — услышал я позади смешок Вэла. Он, как и я, не спал и сидел босой на диване.
— Кажется, взаимопонимание недостижимо, — вздохнул я и прибавил: — Только…
— Что только? — насторожился Вэл.
И я, опустив голову, чтобы не смотреть ему в глаза — неловко, конечно, а так хотелось рассказать, — все-таки рассказал ему о своих воздушных замках. Пусть улыбается, пусть острит, пусть говорит, что, мол, глупо все это и смешно.
— Конечно, смешно, — подтвердил Вэл тоном судьи, выносящего приговор. — Наивность всегда смешна. Это свойство инфантилизма. Смешно быть ребенком в тридцать пять лет. А твои мечты — издержка воображения подростка, возомнившего себя властелином мира. Он, видите ли, предотвращает войны, уничтожает оружие на военных базах!.. Не суйся, милок, в политику: не по зубам орешек. И штаб НАТО не потроши. Документацию уничтожишь, а генералы останутся. И планы восстановят, и агентуру, и средства. И ничего не изменится, только легкую панику вызовешь — на время. А ультиматумы диктатурам или хунтам — это уж совсем смешно. Даже физическое уничтожение диктаторов не приведет к революции. Революции не экспортируются и не делаются по приказу извне; их делает народ, когда создается революционная ситуация.