Просмотрев медкнижки и отобрав подходящие, начали беседовать с их владельцами. Интересовались опять-таки здоровьем, успехами, настроением и осторожно заводили разговор о том, что, мол, есть возможность попробовать полетать на новой технике. Нет, даже не на самолетах, а скажем, на ракетах. Или, допустим, на спутниках, а?
— Хорошо помню эти беседы, — рассказывает доктор медицинских наук Н.Н.Гуровский. — Девяносто процентов наших собеседников первым делом спрашивали: “А на обычных машинах летать мы будем?” Это были ребята, действительно влюбленные в свою профессию, гордящиеся званием военного летчика. Примерно трое из десяти отказывались сразу. Отнюдь не от страха. Просто им нравилась их служба, коллектив, друзья, ясны были перспективы профессионального и служебного роста, налажен семейный быт, и ломать все это из-за дела туманного, неизвестно что обещающего, они не хотели. (Кстати, это стало правилом: кандидат в космонавты мог, не объясняя причин, отказаться от работы на любом этапе подготовки.) Некоторые просили разрешения посоветоваться с женой. Это, честно говоря, нам уже не нравилось. Наконец, некоторые сразу соглашались…
— Я сразу сказал: согласен! — рассказывал Павел Попович. — Мне говорят: “Подумайте сутки”. Да что мне думать, товарищи! Потом вышел в коридор, приоткрыл дверь, голову всунул в комнату и крикнул: — Я согласен!
Валерий Быковский со смехом признался мне, что, когда заговорили о ракетах, он подумал не о космосе, а о каком-то фантастическом экспериментальном полете в акваторию Тихого океана: там испытывали межконтинентальную ракету.
— А когда сообразил, о чем речь, подумал: “Это ведь очень интересно!” И сразу согласился.
Георгий Шонин, когда заговорили о “новой технике”, забеспокоился, что его собираются переводить в вертолетчики, а он этого не хотел — не те высоты и не те скорости. А когда ему сказали о возможном полете вокруг земного шара, в первый момент не поверил.
Андриян Николаев, услышав о космических кораблях, тоже усомнился: а это реально?
— Вполне. Конечно, не сразу. Будете готовиться…
— Я с радостью, — улыбнулся Андриян.
Герман Титов, едва заговорили с ним о новой технике, быстро ответил:
— Да, согласен!
На такой же вопрос, заданный Н.Н.Туровским в парткоме Военно-воздушной краснознаменной академии Павлу Беляеву, тот ответил так же:
— Согласен.
— Подумайте.
Беляев подумал и твердо повторил: согласен.
Но пожалуй, чаще всего в беседах этих летчики спрашивали о том, когда же все это будет, шутка ли: человек в спутнике! Хватит ли их летной жизни на такой полет? Ведь этак будешь ждать, пока в запас не спишут.
Шел август 1959 года. До полета человека в космос оставалось 20 месяцев.
Требования, предъявляемые к кандидатам в космонавты, во многом определялись возможностями ракетной техники. Американцы в 1957 году начали отбирать кандидатов в астронавты для полета в космическом корабле “Меркурий”. Мощность ракеты-носителя “Атлас-Д” лимитировала вес корабля двумя тоннами. Возможности автоматизации и дублирования систем были крайне ограничены. Иными словами, американскому астронавту требовалось больше работать, чем советскому космонавту, поскольку вес “Востока” более чем в два раза превышал вес “Меркурия”, что позволяло аппаратуре разгрузить космонавта, освободить его от выполнения многих операций во время полета. Американский отбор кандидатов был более жестким, чем советский. Отбирались лишь квалифицированные летчики-испытатели со степенью бакалавра наук, с налетом не менее 1500 часов. Для сравнения скажу, что к моменту поступления в отряд космонавтов налет Гагарина составлял около 230 часов, Титова — 240, Леонова — 250. Космонавты из последующих наборов — Шаталов, Береговой, Филипченко, Демин и другие, которым предстояло проводить в космосе работу несравненно более сложную, были и старше, и опытнее. Возрастной потолок американцев был отодвинут до 40 лет. Из 508 кандидатов к апрелю 1959 года, как уже говорилось, было отобрано 7 человек. Надо отметить и такую деталь, характеризующую нетерпение, с которым американцы стремились взять реванш за “красную Луну” — так называли в США наш первый спутник. Набор астронавтов в США начался до того, как был создан космический корабль и отработан его носитель. Между тем, когда наши медики просматривали медицинские книжки в авиаполках, в цехах опытного производства Королева уже стояли первые сферические оболочки будущих “Востоков”, а носитель успешно эксплуатировался уже два года.
В США после полета Гагарина нас упрекнут в излишней и неоправданной торопливости, чуть ли не в техническом авантюризме.
Так кто же торопился и кто авантюрист?
Отобранных в частях кандидатов вызвали в Москву на медицинскую комиссию. (Снова забегая вперед, скажу, что “крестными отцами” космонавта № 1, зачислившими его в список кандидатов, стали военные медики: Петр Васильевич Буянов и Александр Петрович Пчелкин.) Летчики приезжали партиями по 20 человек. Впрочем, задачу врачам облегчили сами кандидаты. Проверка здоровья действительно была необыкновенно строгой, а “забракованные”, вернувшись в свои части, естественно, еще больше сгущали краски. Бывали случаи, когда тщательный медицинский осмотр выявлял некие ранее просмотренные (или скрываемые) изъяны, которые не только исключали из числа кандидатов, но накладывали запрет и на прежнюю летную работу. Об этом узнали те, кто ждал очередного вызова. И, получив такой вызов, иные в Москву не ехали, руководствуясь популярной поговоркой, что синица в руках лучше, чем журавль в небе. Так, еще до всяких медицинских проверок летчики проходили проверку характера, воли, силы собственного желания испытать себя в новом, неизведанном деле.
Кроме всевозможных анализов и осмотров, кандидатов подвергали так называемым “нагрузочным пробам” — выдерживали в барокамере, крутили на центрифуге, проверяли устойчивость организма к гипоксии (кислородное голодание) и перегрузкам. День ото дня группа кандидатов сжималась, как шагреневая кожа.
— Вполне понятно, что не все могли соответствовать требованиям, предъявляемым к будущим космонавтам. На то и отбор, — вспоминает о том времени Георгий Шонин. — Но кто тогда мог точно сказать: какими должны быть эти требования? Поэтому для верности они были явно завышенными, рассчитанными на двойной, а может быть, и тройной запас прочности. И многие, очень многие возвращались назад в полки…
Обидно было возвращаться. И не в том дело, что не полетаешь теперь на спутнике, — об этом мало жалели, поскольку трудно жалеть о том, чего не представляешь. Жалели, что не сдюжили. В молодые годы особенно развит дух соревнования, обостренно болезненное отношение именно к своим телесным (к умственным — как-то спокойнее) недостаткам, и ребята, конечно, переживали.
— Ну как, прошел? — с горькой улыбкой спрашивал “забракованный” у “счастливчика”. — Ну, молодец, Лайкой будешь…
Утешали они себя такими шуточками? Да нет, конечно. Как говорится, не от хорошей жизни они шутили…
А время шло. Королев торопил медиков. К концу 1959 года “пройти комиссию по теме № 6” — так формулировалось в официальных медицинских документах — удалось 20 кандидатам. Эти двадцать летчиков и составили первый отряд советских космонавтов. Через несколько лет во всех статьях и книжках их будут называть гагаринским отрядом. Но кто мог угадать тогда такое название?! Двадцать летчиков в теплых казенных пижамах с белыми отложными воротничками стояли перед медиками. Среди них были будущие летчики-испытатели и скромные педагоги, генералы и просто пенсионеры, депутаты Верховного Совета СССР и почетные граждане многочисленных зарубежных городов, прославленные, всей стране известные герои и люди, оставшиеся неизвестными.
Вот их имена:
Аникеев Иван Николаевич,
Беляев Павел Иванович,
Бондаренко Валентин Васильевич,
Быковский Валерий Федорович,