В Памятной записке 1971 года Сахаров поднимает вопрос о гласности, о законе, обеспечивающем беспрепятственное право на выезд за границу и возвращение. Он разбирает проблему прав человека. Он бесстрашно вскрывает психологию высшего слоя партийно-государственного аппарата, который цепко держится за свои явные и тайные привилегии. Он выдвигает конкретные меры для духовного оздоровления страны. Почти все предложения Сахарова вошли, спустя пятнадцать с лишним лет, в программу перестройки — стали или становятся реальностью.
«Бесплатный характер здравоохранения и образования — не более чем экономические иллюзии в обществе, где вся прибавочная стоимость экспроприируется и распределяется государством».
Так раскрывает Сахаров механизм бесплатности, которым до сих пор манипулирует наша пропаганда. Его даже ранние работы семидесятых годов имеют не просто исторический интерес, вызывают не только удивление — «ах, какой провидческий ум, какая дальновидность!», — нет, это актуальный анализ противоречий нынешнего развития и проблем нового мышления.
Почему так ополчились на Сахарова? Если бы он выступал с разоблачением прошлого, преступлений сталинизма, политики репрессий, все это не могло вызвать такой ярости, как его, казалось бы, простые, демократические предложения, Они обнажали перед всеми мертвящее доктринерство брежневского правления, его фальшь и демагогию, бесправие человека, беззаконие всей жизни народной. Сахаров с неумолимой логикой научного метода раскрывал бесплодные наши подходы к проблемам разоружения. Он показывал лживость наших разговоров о правах человека. Короче говоря, он вмешивался! Он позволял себе указывать правителям, что надо делать, и показывал, как плохо и глупо (!) они управляют и экономикой, и внешней политикой, и внутренней. И это оказывалось и убедительно, и доказательно, и куда прогрессивней и конструктивней, чем речи и планы профессиональных наших вождей. В прямую полемику вступать с ним избегали, пытались пренебрежительно высмеять — куда, мол, суется этот физик, что он понимает, он невежда, профан в политике и т. п. Но Сахаров не умолкал. Это, конечно, было нестерпимо. Тем более что мировая общественность жадно прислушивалась к одинокому спокойному голосу этого человека.
«Что касается Советского Союза, то реформы, которые собирается осуществить цезарь Сахаров, добравшись до власти, означают по существу установление капиталистических порядков: „Частичная денационализация всех видов деятельности, может быть исключая тяжелую промышленность, главные виды транспорта и связи… Частичная деколлективизация… Ограничение монополии внешней торговли…”» Так написано в книге Н. Яковлева «ЦРУ против СССР».
Поскольку политическое разоблачение Сахарова как-то не получалось и, чем дальше, тем менее убеждало, то пустились на самые примитивные, низменные способы: «много денег получает, жена сионистка, и вообще он связан с сионистами, может он их агент». Дальше еще гаже, уже шли намеки подлейшие и на Сахарова, и на его жену. Не случайно Андрей Дмитриевич, человек в частной жизни кроткий, терпеливый, гуманнейший, где-то встретив Н. Н. Яковлева, автора одной из мерзейших книг (а потом — статей), подошел к нему и сказал примерно так: «Извините, я вам должен дать пощечину» — и дал. Как мне показалось, когда Андрей Дмитриевич рассказывал об этом, — не за себя дал, а защищая честь своей жены, фронтовика, человека мужественного и сердечного.
Семь лет они вдвоем провели в ссылке в Горьком, лишенные права с кем-либо общаться. Не было телефона. Запрещено было куда-либо выезжать. У дверей квартиры круглосуточно дежурили милиционеры. Если Сахаровы выходили гулять, за ними ехали на машине. Горьковский поэт Федор Сухов рассказал мне, как одна приезжая знакомая студентка попросила его показать дом, где живут Сахаровы. Он провел ее к этому дому, они вошли во двор и присели на скамеечке. Вскоре перед ними очутились «мальчики», спросили, чего это они сидят, потребовали предъявить документы, затем попросили удалиться. Когда девушка вернулась в свой город, ее исключили из института.
У Сахарова трижды украли и трижды изъяли на обысках его рукописи.
Сахаров не имел возможности собирать пресс-конференции, встречаться с журналистами, вести из Горького доносились случайные, и то больше через зарубежное радио. Но, странное дело, личность Сахарова, физически выключенная, лишенная голоса, все это время ощущалась в гражданской жизни. Незримое его присутствие активизировало инакомыслие, или свободомыслие, как угодно называйте.
Однако я не собираюсь излагать здесь ни биографию Сахарова, ни систему его взглядов, ни их развитие. Мне хотелось бы коснуться лишь одной стороны его деятельности — чисто нравственной. И все, о чем я писал до сих пор, имело для меня целью только эту, может быть не главную для самого А. Д. Сахарова, но решающую для меня роль — нравственного человека.
Выяснилось, в последнее время явственно, что и личная и государственная мораль, которые накапливались в течение двух последних веков, начали падать. Международный терроризм поощряется отдельными правительствами, наркомания поразила государства не только капиталистические, циничной торговлей оружием занимаются правительства, которые ратуют за мир и разоружение, — все это освобождает и личную мораль от ответственности. В мире становится все меньше святых и все более ощущается потребность нравственного примера. Нравственный человек в дефиците. Не хватает людей, которых можно чтить, которым хочется подражать, людей высокой чести, порядочности, интеллекта.
В своей Нобелевской речи, в этот момент торжества своей борьбы, А. Д. Сахаров настойчиво, не считаясь ни с какими традициями, перечислит десятки имен советских политзаключенных, узников совести, просит считать, что все они «разделяют со мною честь Нобелевской премии Мира». И далее идет огромный список: «За каждым названным и не названным именем — трудная и героическая человеческая судьба, годы страданий, годы борьбы за человеческое достоинство». Для него это не просто список, за свободу многих он боролся как мог. Он являлся на судебные заседания, если его пускали; если не пускали — выстаивал часами, днями перед зданием суда. Он ходатайствовал, обращался в разные инстанции, взывал к международным организациям и Верховному Совету, помогал заключенным, чем только мог. В своей автобиографии Сахаров отчасти рассказывает об этой своей работе. Она выглядела безнадежной и безрезультатной. Людей продолжали сажать, ссылать. Приговоры не смягчали, суды не внимали параграфам законов и конституции. Арестовывали тех, кто помогал Сахарову, высылали его близких. Старались опустошить его окружение, оставить его в вакууме. Угрожали ему расправой… «Автобиография» его кончается 1973 годом. Дальше было еще тяжелее — новые беззаконные расправы, голодовка, издевательства… Наказание без приговора, без срока — тяжелое испытание. Трудно понять, откуда этот человек черпал силы для своей стойкости, в чем состояла его вера. Когда 15 декабря 1986 года М. С. Горбачев позвонил Сахарову в Горький, первое, что ответил ему А. Д. Сахаров после благодарности, — что его беспокоит участь узников совести, продолжающих томиться в лагерях, и что радость от выслушанного решения омрачена вестью о гибели в тюрьме правозащитника Анатолия Марченко.
Вот какова его первая реакция на долгожданную весть о свободе.
На Первом съезде народных депутатов я наблюдал, как А. Д. Сахаров терпеливо и упорно выстаивал свою очередь к трибуне, к микрофону. Его не смущали враждебные выкрики в его адрес. Известна обструкция, которую устроили ему после выступления одного из «воинов-афганцев». Сахарову свистели, не давали говорить. Так настроены были многие в зале. Они забыли, а большей частью и не знали, что Сахаров был первым в нашей стране, кто осмелился подать свой голос против войны в Афганистане. За это его выслали в Горький, это окончательно взъярило брежневское Политбюро. Все же дезинформация тоже немалая сила.