И тут огромный столп огня вспыхнул на севере. И вскипело море жёлтым потоком, и зашумело, как тысячи громов. Энок испугался и отвернулся; тут вспыхнули огни в восточной стороне неба и в горах. Горели Водалскюлла и Скарефьелль; одна вершина за другой вспыхивали и рассыпались, а из бездонных пропастей и глубин вырывались гигантские жёлтые сполохи. Снова обернулся Энок и узрел в смертельном ужасе, как поднимается дым над морем. Плотная чёрная завеса, словно от горящего вереска. И жуткое пламя доходило до облаков, похожее на парус, сорвавшийся с мачты. И тотчас разверзлись небеса. И ушла из-под ног земля, но всё так же бушевало пламя повсюду…
Энок в беспамятстве почувствовал, как оседает, и издал долгий протяжный крик. Сквозь океан пламени явился дьявол — он плыл, словно чёрный кит, и разевал, разевал свою пасть. И тут Энок призвал Иисуса. В тот самый миг он ухватился за чью-то руку. Кажется, это была всего лишь рука. Но в ней зияла кровавая рана, как будто она была пробита гвоздём…
В кухне Анна услышала крик, такой жуткий, что кровь застыла в жилах. Колени её подгибались, она едва не съехала на пол. Опять донеслись крики; Анна совладала с собой и протиснулась в спальню. Энок так же лежал, укрывшись подушкой, и стонал. Должно быть, ему привиделся кошмарный сон. Но теперь он, кажется, затих. Анна стояла у постели в ужасе и оцепенении, не в силах произнести ни звука; долго прислушивалась, пока не удостоверилась, что Энок успокоился. Она вышла. Марта с малышами столпились у дверей.
— Отец болен? — спросил Гуннар.
— Я думаю, обошлось… Божьей помощью.
Они ушли на кухню, но дверь оставили незапертой. Анну бил озноб, она присела.
А Энок молился в спальне. Но молился не так, как раньше. Он исполнился надеждой, которая была сильнее всей дьявольской мощи, — ибо теперь он видел руку, пробитую гвоздём.
Наконец-то Господь смилостивился. Он, Энок, дождался ответа! То был явный знак, вне всякого сомнения. Бескрайнее умиротворение вливалось в его измученное сердце. Вся его душа воспламенилась в молитве; всё существо Энока полыхало огнём; в нём сгорали все грехи, страхи, сомнения и нужды. Он молился без слов, но от всего сердца.
Господь ниспослал ему дух, дух молитвы, и он заговорил в нём; и просветлел Энок, и очистился, и сердце его смягчилось и оттаяло.
Он чувствовал себя вновь сотворённым, родившимся вновь. Дьявол терял свою власть над ним, пятна грехов сходили с Энока, и Адам-прародитель угасал и умирал. Удивительно крепко и уверенно держался Энок за спасительную руку, которая грезилась ему до сих пор, а через рану, пробитую гвоздём, хлынуло в его успокоенное сердце море любви и смирения.
И когда окончил он свою радостную молитву — первую в жизни настоящую молитву, — то как никогда ясно и отчётливо запечатлелись в нём слова:
«Не отчаивайся, сын мой, отныне грехи твои прощены».
Энок поднялся.
Свершилось! Во мгновение ока он прожил целую жизнь. Великое чудо произошло: он уверовал.
Ошалевший и растерянный, но такой радостный, каким он себя ещё не помнил, опустился Энок на колени и запел. То был праздничный псалом Брорсона[30]:
Анна не без испуга глядела на своего мужа. Он был очень бледен, и на лице его было то, чего она прежде не видела, — странная, застывшая, почти отсутствующая улыбка.
Но по глазам и щекам было заметно, что он плакал.
VII
Никогда не подозревал Энок, что жизнь в Господе так блаженна, хотя весь мир земной твердил ему об этом.
Он читал о том мире, который превыше всякого разумения; но то были для него только слова, безо всякого смысла. Нужны были усилия, полагал он, дабы пробудиться от душевной спячки, избежать адской бездны. Все твердили о небесной радости, покое и высшей мудрости, но это казалось всего лишь мечтой, в которую все вынуждены были верить, дабы укрепить себя и творить добро здесь, в мире земном.
О, как же он был недалёк! Как жесток он был к самому себе, преграждая себе путь к этому чудесному блаженству!
Но теперь он узрел и познал эту радость. То, во что он прежде не верил, теперь стало для него осязаемым.
Есть нечто большее, то, о чём невозможно услышать от кого-либо или о чём нельзя прочесть в книгах; его не выразить человеческим языком. Энок пребывал на небесах; он был спасён. Все его грехи были брошены в океан и не могли к нему вернуться. Он был чист, как белая шерсть ягнёнка, как сверкающий снег; как Спаситель, умерший на кресте, и дьявол не смел тронуть его пальцем. Энока переполняла радость, жажда жизни, он ликовал и был как никогда уверен в себе, ничто в мире не было таким незыблемым, как его блаженство. Всё прочее могло быть обманом, иллюзией, но это не было ни видением, ни заблуждением: то была сама жизнь, говорившая: «Верую» и «Аминь».