Все разом утихли и принялись каждый за свою работу; Марта зарделась и принялась вертеть прялку.
— Нам, пожалуй, не подобает смеяться, — заявил Энок. — Иисус никогда не смеялся.
— Можно подумать, есть смысл в том, чтобы равнять нас с ним… — Анна остановила свою прялку и немного поправила моток.
— Но мы должны следовать его примеру. И нам также следует помнить, что наступит день, когда нам зачтётся всякое слово, сказанное нами всуе.
Прялки вертелись одна быстрее другой.
— Об этом не сказано в моём толковании Писания, — отважилась сказать Йорина, кряхтя и краснея.
— Что же там сказано? — спросил Энок участливо; ему нравилось это «чадо Божье».
— Там сказано: «Всякое неподобающее слово, сказанное вами», гм, — она покраснела, как раскалённый уголёк.
— Ага, и ты тоже прочла это скверное толкование! Тебе следует сжечь его, Йорина. Я куплю тебе новое, когда в следующий раз поеду в город.
Анна и Марта сидели, вытаращив глаза.
— Что ты говоришь! Разве оно неправильное, это новое толкование?
— Есть два новых; одно вполне верное, но другое лживое.
— Да, но… разве церковь позволяет издавать такое?
— Вы знаете, что придут лживые Иисусы и лжепророки, и наступят последние времена. И они будут приятными внешне и такими хитрыми, что совратят многих. Этот священник Вексельс[56] и есть, пожалуй, лжепророк. Голова его забита бреднями, он верит во всякий вздор.
— Это ужасно!
Прялки закрутились по-новому.
— О да, — вздохнул Энок, — это ужасно. Нужно лишь молить Господа, дабы уберёг нас… и избавил от лукавого. Подумать только: ведь он дошёл до того, что решил, будто тем, кто горит в аду, уготовано спасение!
— Господи!.. Неужели он такой слепец?
Прялки остановились.
— И это он написал в своём толковании, так что некоторые поверят, будто это истинное Слово Божье!
— Подумать только!
— Невозможно поверить!
В доме воцарилась гробовая тишина. Йорина, сидевшая позади, придвинулась поближе к свету.
— И он будет священником, правильно я поняла? — спросила Марта.
— Да, он священнослужитель.
— Да, но какой же из него тогда священник? — заявила Анна. — Насколько я знаю, он не может проповедовать в церкви?
— Будем надеяться. Но он издаёт книги, и это гораздо хуже. Этим он может совратить многих.
— Это невозможно…
Прялки крутились, медленно и задумчиво.
— Он получит своё… в Судный день, — сказал Энок; он стучал и колотил по кадке, словно это была голова лжепророка. — Ибо сказано, что «кто соблазнит одного из малых сих… тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубине морской»[57].
— Но как наши священники позволили выпустить такую книгу… не понимаю.
— Она была разрешена к изданию, и лжепророк решил, что он может быть спокоен. Вот ещё одно наказание, ниспосланное нам Господом за то, что мы не ценим Истины, кою должны ценить. И Он позволяет нам приобщиться ко лжи, ибо мы любим её.
— Да-да.
— Но мои дети не пойдут в школу; и ты, Йорина, тоже Мы боимся, как бы наших детей не отравили; а разве это не яд, убивающий как тело, так и душу?.. Я сам буду учить вас. Господь дарует мне для этого время, если увидит, что это необходимо.
Анна украдкой взглянула на Гуннара: бедняга! — какими жуткими глазами смотрел он на отца!
И теперь Анна разочаровалась в школьных занятиях. Ей вовсе не хотелось сидеть и слушать, как учитель внушает несчастным детям лживое учение.
X
Марта работала в усадьбе, пока у Анны не родился пятый ребёнок; потом она уехала.
Энок был счастлив. Наконец-то он отринул от себя всё мирское; древнее прошло, всё было новым[58]. Отрешённый от мира и полный радости, дом его превратился в храм; и отныне в нём должны звучать лишь похвалы и славы Господу.
Так проходили дни, и Энок чувствовал, что он поднялся на Фавор.
Никакого беспокойства, никаких забот; спокойный, как дитя, он жил одной великой надеждой. Если его одолевала усталость — это был лишь повод для того, чтоб обратиться к Богу; в молитвах и в Писании он обретал новую силу, и никогда не отпускал руку Спасителя. Всюду, где пребывал Энок, он был во власти Господней; спал ли он, бодрствовал, жил или умирал — он знал, что он принадлежит одному Богу, и никакое зло не имело власти над ним. Энок был свободен от грехов; да, он достаточно грешил, постоянно грешил; но грех не был властен над его сердцем; как говорил Павел: не сам Энок грешил, но грех жил в нём. Но всё дурное и нечистое было смыто кровью Спасителя; и Энок чувствовал себя легко и свободно, как птица на ветке, и мог прыгать от радости, как Давид вокруг алтаря со священными скрижалями. Страсти мирские не волновали его; Энок знал Того, кто был сильнее этого мира. Велика, велика и неисчерпаема надежда, которая сделала его душу такой сильной и радостной, освободила человека, который был продан Дьяволу и обречён, исправила то, что было попорчено грехами, обуздало Лукавого, смерть и всё негодное, и теперь Энок был словно Адам до грехопадения, и мир — словно райский сад, в котором Господь гулял среди деревьев и цветов и радовался со своими чадами солнечной весне.
56
Вексельс, Вильхельм Андреас (1797–1866) — норвежский теолог, чьё толкование Священного Писания, написанное совместно с Йенсом Каурином и Кристианом Кейсером (1843), вызвало ожесточённую полемику с хаугианцами и пиетистами.