Отец вбил себе в голову, что Гуннар прямо сейчас должен вернуться домой. Вряд ли это из-за большой любви. Просто очередной каприз. Больные люди много чего выдумывают. К тому же раньше Гуннар не замечал, что отец его так горячо любит!
Нет, он должен был ехать. Он поговорил с девицей ещё раз без толку. Выхода не было. И теперь перед ним лежал тот мир, куда он так долго мечтал попасть.
…Однажды Хельге явился из города с письмом к Анне. Гуннар уехал в Америку.
«Если вы услышите обо мне что-то дурное, не верьте этому, — приписал он под конец. — Даже небольшая сплетня может навлечь подозрение. Я вернусь года через два, когда всё забудется; и тогда я вам всё по-хорошему объясню».
Анна слегла.
Хуже всего было сказать это Эноку. А придётся; иначе он узнает об этом от других. Анне пришлось посоветоваться с Торкелем; они сошлись в том, что надо поговорить с ним по-хорошему, и Торкель пообещал сделать это.
На следующее утро они отправились за торфом на болото, и там Торкель рассказал обо всём.
— Это правда, — сказал он, — я встретил Хельге вчера вечером, и он передавал привет от Гуннара; тот просил, чтобы вы не сердились на него; но у него явилось такое неодолимое желание повидать мир, прежде чем он насовсем вернётся домой. Ему удалось выиграть кучу денег в лотерею; и он решил немного попутешествовать, пока не повидает мир как следует. У него большие замыслы, у Гуннара; кто знает, быть может, однажды ты увидишь его в Стортинге!
Энок пристально смотрел на него. Куда собрался Гуннар?
— А, везде понемногу, — отвечал Торкель. — Он всегда мечтал покататься по свету; пожалуй, прежде всего ему хотелось бы посмотреть на те замечательные машины, которые изобрели в Америке…
— Америка! Только б он вернулся оттуда!
— Ты знаешь, он вернётся. Хе! — такая усадьба, как Хове, на дороге не валяется!
— Но он ведь не сказал об этом ни слова, когда был дома!
— Он тогда ещё не решил окончательно; к тому же он не хотел причинять вам беспокойства.
Энок ничего не понимал. Торкель болтал, болтал, и принимал всё так легко. Энок повернулся и пошёл прочь. Торкель за ним.
Энок подковал лошадь; он собрался в город. Он был не на шутку взбудоражен, ему хотелось выяснить, в чём дело.
— Да, но тебе не следует верить всем пересудам, что ты там услышишь, — увещевал его Торкель. — Ты сам знаешь, о таких парнях всегда любят поболтать…
…Ещё больше встревоженный, Энок отправился в город. Он едва не загнал Брюнку по пути.
Первый, кого он встретил в городе, был студент Ульсен. Он подошёл, строгий и навытяжку, поздоровался и «выразил соболезнования». Он был навеселе и говорил изящно.
— Да, в этом парне живёт буйная натура; я уже давно это заметил. И стоит выпустить этого жеребца на приволье… Тебе следует простить его, мой друг Энок. Он пал под натиском неодолимой силы, от которой падаем мы все; он пал под властью женщины.
Энок вздрогнул; переспросил; ему хотелось узнать причину; но Ульсеном овладела жажда проповедовать.
— Ты говоришь об искуплении; Иегошуа или Иешуа, Иисус, как ты называешь его, одолел Лукавого, мирские страсти и так далее. Но он забыл об одном, мой друг; он забыл об одном. Во взгляде и улыбке женщины прячется змей-искуситель. И по сей день мы слышим историю грехопадения в словах из Писания: «И дала жена также ему, и он ел»[147].
— Неужели какая-то девица его…
— Сам царь Давид был очарован женщиной, а именно — прекрасной Вирсавией, которая с расчётливым кокетством купалась так, что старый грешник увидел это с кровли своего дома[148]. И отчего я, Уле Кристиан Ульсен, хожу здесь, как дурак, среди бюргеров, аки пташка в пустыне? Не благодаря ли тем дьявольским феминам, тем, что из Вика и той, что из-под Вика, кою мне довелось встретить однажды в дни моей весны, в тот исторический момент, когда угасает добродетель и начинается Драмменсвейен? Так что не удивляйся сыну твоему, Энок. Ибо сказано: женщина есть хищник из рода рептилий, а мужчина — олух из рода баранов! Прощай же, Энок! Прими это как мужчина!
Ульсен гордо зашагал прочь.
…Когда Энок на другой день отправился домой, он знал обо всём. Но не понимал ничего.
Вокруг него сделалось так тихо. Лишь странный, лёгкий шум и посвист. Голова пылала как доменная печь. Перед глазами всё время виднелось чёрное пятно.
Люди, пытавшиеся с ним заговорить, не понимали, почему он не отвечал. Многие не узнавали Энока. Думали, что он пьяный.