Оказавшись под давлением и своих архиереев, и английского посланника Хустона Бодуэлла, владыка все же принял решение послать делегацию в Москву в составе митрополита Ливанского Илии Карами и Хомского Александра Джиха.
За патриархом Константинопольским Максимом наблюдение велось особенно тщательно. Вселенский патриарх переживал тяжелые времена: в Турции усилилась клеветническая кампания против Святейшего. Его обвиняли в том, что он не выступал открыто на стороне греческих монархо-фашистов, не отлучает коммунистов от Церкви, не уступает патриаршего престола кандидату американцев — Нью-Цоркскому архиепископу Афинагору[227].
Последнее обстоятельство особенно волновало советское руководство, так как выдвигая своего кандидата на Вселенский престол, американцы тоже стремились к влиянию на православный мир. И если Православные церкви стран “народной демократии” из-под влияния Москвы увести было трудно, то на колеблющихся восточных патриархов можно было давить.
И на Московское совещание патриарх Максим все же отправил своего экзарха по Центральной и Западной Европе митрополита Фиатирского Германа, который, по мнению компетентных органов, “преследует цель привлечь Русскую и Православные церкви Балканских стран в экуменическое движение с тем, чтобы предотвратить срыв предстоящей Амстердамской Ассамблеи”[228].
Благодаря этому, и патриарх Христофор, и Греческая церковь решили послать свои делегации, ограничив их пребывание только на торжествах. В этом отношении характерно извещение Константинопольской патриархии, говорящее о делегировании митрополита Германа на церковные торжества без упоминания о Совещании.
Исходя из такой сложнейшей межцерковной ситуации, советское руководство ожидало от константинопольской делегации попыток помешать “московскому сплочению” “православных церквей новой демократии вокруг Московской патриархии”[229]. И, как было отмечено в государственных документах, именно “преодоление этих возможных затруднений и составит задачу в период предстоящего совещания”[230].
Совещание открылось 8 июля 1948 г. Торжественную речь Карпову готовили задолго. Еще в июне она прошла корректировку у Ворошилова и Вышинского. В ней были затронуты и проблемы неполного представительства: “Правда, главы некоторых древних греческих церквей, — одни по не зависящим от них причинам, вследствие чрезвычайных событий в Палестине, другие по соображениям стороннего, нецерковного характера, — не прибыли на торжества”[231]. В то же время в речи отмечалась убежденность в том, что “присутствие глав и делегаций большинства автокефальных Православных церквей, представляющих подавляющее большинство православных верующих мира, позволяет говорить о довольно полном представительстве Вселенского Православия на торжествах Русской Православной церкви”[232].
Прозвучали слова и о новых условиях в жизни Православных Церквей: “На данном Высоком Собрании представлены Православные церкви всех стран, в которых народы по своему свободному волеизъявлению установили новый общественный и политический порядок, обеспечивающий их быстрое и успешное материальное и духовное развитие.
Отрадно отметить, что Православные церкви во всех этих странах поддерживают этот новый порядок, не поддаваясь разнообразным попыткам извне поколебать занимаемую ими позицию.
В наши дни, когда мир разделился на два лагеря, можно с полным основанием сказать, что только в странах новой демократии, где церковь не стесняется государством, она может свободно строить свою жизнь внутри страны и иметь общение с церквами других стран”[233].
Эта речь была произнесена перед Католикосом — патриархом Каллистратом, патриархом Сербским Гавриилом, Румынским Юстинианом, митрополитом Стефаном, главой Болгарской церкви, экзархом Вселенского патриарха митрополитом Германом, посланцем Антиохийской церкви митрополитом Александром, Греческой — митрополитом Хризостомом, Албанской — епископом Паисием, Польской — архиепископом Тимофеем, представителями Московского патриарха за границей.