Соску-у-чился. Впрочем, тут же исправил столь избыточное проявление внимания.
Резко метнулся вперед с самым независимым видом, устремив вверх свой роскошный хвост. Что правда, то правда — таким и сама бы гордилась, будь я хвостатой. Хотя некоторые всех женщин считают немного хвостатыми, и, в конце концов, я же иду по этому невозможному коридору, обрамленному теряющимися в дымке колоннами.
Проверить, что ли, как там хвост? Иду, кстати, к тусклому зеркалу. Что, опять?
Ну, знаете…
По крайней мере, второй раз вплотную не подойду и невежливо тыкать пальчиком не стану. Только гляну, что и как. Еще несколько осторожных шагов, по спине пробежал холодок нервного напряжения, я поежилась, повела плечами. В серой матовой поверхности ничего не отразилось. Зато по позвоночнику снова скользнул снизу вверх уже вполне осязаемый знобкий вьюн, без голоса шепнув в ухо: «Три вопроса».
Только рыбки характерного цвета мне не хватает! Впрочем, во сне я воспринимала происходящее, как норму. Сразу вспомнила многострадальных героев анекдотов, успешно потративших все шансы уладить свои проблемы на прочистку горла и выражение разнообразных эмоций.
Ладно, попробуем быть осмотрительнее.
— От чего сбежала бывшая владелица этого тела?
— Как всегда в таких случаях, от судьбы, — усмехнулся ветерок, льдистыми иглами покалывая шею. — Десять лет назад Мейджа задолжала свою жизнь тому, кто спас ее от участи многих одаренных — стать дровами в костре чужого дара. С первой встречи все эти годы она мечтала выйти за него. Еще бы, хорош собой и к тому же сын князя, хоть и младший. Но вчера выяснилось, что ложь девушки лишила его выгод от этого брака, она давно не обладает и малой толикой дара, на который рассчитывал княжич. Без способностей Мейджа не нужна, как бы ни старалась быть полезной. Вчера она якобы разорвала брачное полотно, расторгнув тем помолвку.
Свидетель — сестра нареченного, Катан-жи. А завтра Мейджа должна за это ответить.
Плату определяет отвергнутый. Обычно подобное оскорбление карается смертью.
— Могу ли я вернуться, это ведь не мое тело и не мой мир…
— Ты сама выбрала путь и прошла его, у нее нет силы и дара. Сколько ни черти знаки — их не сделать мостиком меж мирами без позволения старших. Тебя услышали и тебе позволили. Значит, была готова к переменам. За них надо платить. Так что привыкай к новому облику, выпутывайся из чужих проблем. Будет нужно и придет время — может, вернешься. Если выживешь, сумеешь и захочешь. Ты же видья, снавь, одаренная, Говорящая с миром — продолжил шепоток подбирать синонимы. — Мир этот тебе понравился с первого взгляда. Да и ты ему очень нужна.
— Как мне развить свои способности?
— Как всем видьям — во сне, здесь. Это был третий вопрос, — ветерок почти угас, степлился, смысл уже с трудом различался, — Иди, выбирай свое место. Учись, пока утро не прогнало сон…
Зеркало мягко истаяло, оставив меня в зыбкой пустоте, клубящейся невнятными образами. Я двигалась сквозь них неуверенно, не чувствуя пола под ногами, невольно балансируя разведенными пошире руками. Увы, я не могла сфокусировать взгляд ни на чем, — пока не заметила отчетливый блик, переливающийся неярким перламутром.
Стоило различить одну деталь, как вокруг нее стали проявляться, сплетая целый мир. Рождались и крепли яркие и внятные очертания, звуки, запахи, ощущения.
Сначала вылепился отчетливым и реальным крошечный островок в туманном окружении.
Я с облегчением вступила в его границы, покидая призрачное ничто, нагнулась и подобрала раскрывшую створки речную ракушку. Она была, к моему восторгу, жива. А еще — у самой кромки одной из створок пристроился крохотный, как просяное зерно, жемчуг. Он завораживал взгляд своим лучащимся изнутри удивительным и чистым светло-сиреневым цветом. Его я оставила себе, а ракушку вернула в проступившее у ног озерко. Вода тихонько дрогнула у пальцев, словно здороваясь, по поверхности двинулось почти незаметное круговое возмущение, раздвигая пределы мира.
Проступил дальний берег, старые изогнутые ивы, галечник, влажный туман.
До утра было еще далеко, берег дышал покоем, наполнял ощущения ясностью, а сознание — удивительными озарениями восторженного понимания и приятия. Странный способ узнавать, минуя заучивание и тренировки, все — мгновенным наитием.
Сколько зачерпнешь — твое. Озеру, лесу, легкому туману, льнувшему к теплой мелкой воде, пришедшей на водопой косуле, ночному мотыльку — всем им не жаль делиться со мной каждым прожитым мгновением. Мы вместе ткали узор ночи. И я почему-то совсем не переживала о завтрашнем дне, который мог стать последним, по словам зеркала. Кто сказал бы вчера — не поверила б ни за что.
В своем мире я была до боли рациональна, и эта сухая и расчетливая отрешенность — теперь я вижу — просто убивала меня. Всегда настороже, всегда в ожидании своей очередной непростительной ошибки, в вечном сомнении. Я оценивала поступки и людей, присматривалась к мелочам, искала признаки перемен и угроз в каждом слове и событии. Переживала предательства и обманы, обижалась на ложь, сгибалась под бременем ответственности, принятой по собственной, кстати, инициативе. Я боялась нестабильности, копила деньги, не курила, следила за тем, что говорю, вела себя как разумный взрослый человек… И с самого детства ни одного мига не была так бесконечно, до кружения головы, наполнена тишиной и радостью, как теперь.
Как же, «солнце ей не светит»! Шторы раздвинь, а лучше шагни в мир без страха!
Зачем всю жизнь думать о завтрашнем дне, если прямо сейчас вокруг столько невероятного, удивительного, волшебного… Мир не стоило оценивать, им надо было дышать. А я не дышала, оказывается, уже лет двадцать. Да пусть будет, что будет, я благодарна судьбе. Даже если остается один день, его солнце будет ярче всех, виденных за прошлую серую жизнь.
Я проснулась, все еще улыбаясь.
На душе было легко и светло, мир замер в тишине перед рассветом. Первым делом я аккуратно и тщательно стерла и смыла все руны с камней у водопада. Мало ли, как дело обернется, а знающему человеку они многое объяснят. Например, что я — не Мейджа и что мир мой, возможно, доступен для случайных визитеров. Если вдуматься, то кому приятно оказаться неизвестно где за несколько часов до казни? К тому же у людей и в прежнем моем мире жизнь вполне налажена: семьи, дети, работа, дача, кредиты… Ляпнешь в сердцах «глаза б вас не видели» — и на тебе, пожалуйста, билет в один конец. Мое одиночество в прежней жизни давало возможность не спешить с мыслями о возвращении. Ностальгия? Пока нет. Может, позже, — когда исчезнет ощущение чудесного отпуска, в котором я не была не помню сколько лет.
Этот мир щедр на подарки. Раньше у меня было пять слабеньких человеческих чувств.
Здесь все изменилось, и обретенное богатство красок пьянило и кружило голову.
И еще. Здесь я не могла страдать от одиночества, накрепко вплетенная своими новыми ощущениями в канву жизни.
Закончив с уничтожением улик, я обратила все свое внимание на предстоящее утро.
Теплое, едва перешагнувшее макушку лета и еще не склонившееся к урожайной, но тронутой увяданием осени. Листва не пропитана пылью, не иссушена солнцем. Травы еще не созрели, напаивая влажный предрассветный воздух пряным дурманом. Впрочем, время весеннего акварельного пестроцветья уже миновало, уступив черед более зрелому изяществу соцветий с преобладанием тонов золота.
Мир замер в ожидании прихода солнца — дарующего жизнь, несущего свет, читающего в сердцах. Быстро поднявшись на ноги, я полетела по тропке мимо знакомого зеркального водопадика — вверх, за поворот, огибая уступы узкого скального коридора и не чувствуя ног. Мир звал и шептал, что в нескольких десятках метров тропа закончится обрывом, открывающимся на восток.
Я вылетела на уступ стрелой, едва успев остановиться у кромки скалы. Гладкой, словно срезанной одним точным ударом секиры местного Бога, решившего так доказать миру свою удаль. Каменный срез был чист, он являл миру узор многочисленных слоев-жил, напоминая первозданное время, когда замершие теперь каменные монолиты ворочались, живые и горячие, толкали друг друга, выбирая место, чтобы заснуть, остывая и успокаиваясь.