— План третьего квартала выполнили?
— Конечно. Председатель меня не обижал.
— Много людей он держал на монтаже?
— Десять — двенадцать человек каждый день.
— Вот какие вы молодцы… — оживился Кадыр Баянович. — Помогаете колхозам цветущую жизнь налаживать. Но в городе вы завалили свои дела?
— План мы дали.
— За счет колхоза?
— Частично. Но кому-то надо помогать селу?
— Надо. Но вас не просили присваивать их труд и прикрывать им свои грехи на плановых объектах в городе.
— Какие грехи?
— Вы недодали государству объекты, в квадратных метрах жилья, например, или съеме готовой продукции в рублях. Вы понимаете, в чем абсурд: ваш коллектив делает все производственные показатели, к вам не придерешься, однако с вашей помощью государство недополучило жилой дом или, допустим, новый цех. На бумаге от вас получили все, что требовалось, а в натуре, извините, вы преподнесли людям фигуру из трех пальцев. И вот эта цепочка идет дальше. Новый цех, от которого ждали выпуска товаров уже в январе, вы не построили. Товаров не будет. Эту продукцию в виде сырья или полуфабрикатов наверняка планировали смежники. Они тоже получили свою фигуру. Понимаете, как далеко идут круги от вашего камня?
— Вы раздуваете из мухи слона.
— Но почему я должен делать из слона муху?
Гайсин промолчал, сдерживая себя. Не оборачиваясь, сказал тихо:
— Можно подумать, что я — враг производства и занимаюсь только тем, как бы выбить из ритма действующую технологическую цепочку в стране. Неужели я так опасен?
— Должно быть. Иначе зачем бы я занимался именно вами? Думаю с уверенностью, вы не сознаете, насколько вы вредны. Вы создаете бумажное благополучие и этим сбиваете ответственных людей с толку. Завтра вашей отрасли поручат производить какого-либо продукта больше и возложат, к примеру, это дело на вас. Вы не сможете справиться, разрешите допустить такую мысль, по объективным причинам, или просто не потянете. Но вы настолько привыкли рапортовать о достигнутых успехах, настолько вы — прежде всего! — жаждете личного успеха, что вас ничто не остановит. Вы найдете лазейку или просто подтасуете цифры и гаркнете: мы вспахали! или: мы засеяли! или: мы сняли! Это уже по обстоятельству. Вас мало интересуют результаты труда, вам бы свое извлечь, своего не упустить, а в трудном случае всеми доступными путями уйти от наказания либо вовремя подставить козла отпущения. А если и это не выгорит, то изложить в наукообразном виде объективные трудности, помешавшие вам справиться с повышенной нагрузкой.
— Ну и занесло вас! — Гайсин уже не скрывал неприязнь. — Если я и нарушитель в вашем понятии, то самый рядовой. Какой ущерб или, как вы говорите, море бумажного благополучия могу создать я со своими сорока — пятьюдесятью рабочими?
— Сорняк опасен мелкий…
— Сорняк… Меня всю жизнь хвалили, на торжественных собраниях вручают грамоты, ставят в пример молодым. Теперь я сорняк!
— Но вы сами вызвали меня на откровенность.
— Мне обидно слышать такую оценку своей работы. Ну хорошо, пусть будет по-вашему. Я безбожно заваливаю план, но в колхоз с трубами не еду. Пытаюсь разобраться, анализирую, но — пока без оглядки на причины — все равно заваливаю показатели. Мне два квартала прощают, потом переводят в мастера или увольняют. Думаете, дело на этом поправится?
— Должно поправиться. Если придет сильный прораб и ваш коллектив начнет справляться с делами — значит, причины были в вас. Если и сильный прораб не потянет — тогда самое время искать объективные причины и принимать правильное решение, чтоб выйти из тупика. Ваше бумажное благополучие никому, кроме вас, добра не принесет.
Гайсин не ответил. Он мрачно смотрел перед собой, сосредоточившись, видимо, на неприятных ему мыслях.
Кадыр Баянович снова отвалился к спинке. И у него мысли были неприятные. Он не хотел причинять зло человеку, сидевшему перед ним. Он бы охотно смягчил в акте резкие выражения, если б этот человек был молодым, неопытным. Но Гайсин, как убедился Кадыр Баянович, был чересчур опытным на производстве и хотел и дальше жить, благоденствовать в чести. Не тот он человек, который ищет правильное дело, не боясь набить себе шишек.
Железнодорожная колея ушла вправо, и машина осталась одна в белом поле. Далеко впереди виден был аэропорт, с которого взлетали и садились блестящие фигурки самолетов. Вскоре приблизились и пошли за окном машины реденькие рощицы берез по обочине, застывшие в терпеливом ожидании весны. Черная лента шоссе дымилась на ярком февральском солнце.