Но уплывать, не воздав последнего слова, не принеся нужного дара богам, было нельзя.
Было одно место на побережье — бухта, с нависающей над самой водой скалой. С давних времен она звалась «Море услышит», и существовало поверье, что если кто найдет путь на ее вершину, да решится спрыгнуть вниз, не имея ни с собой, ни на себе ничего, словно только на свет появился, то Бог Моря услышит и исполнит желание этого человека.
Эта легенда была красива, да мало кто в нее верил. Находились те, кто пробирался наверх, а прыгнуть не решались. А однажды, как рассказывали в городе, выловили из волн голого мальчишку живого, а к нему четверых мертвых, потому как разбились насмерть о волны.
Платье у меня было одно, и мне не жалко было оставлять его клочьями на кустах — исцарапавшись, перемазавшись в белой каменной пыли, я все выискивала дорожку наверх, и, наконец, выбралась на площадку скалы. Море распахнулось передо мной, город и корабли казались маленькими, чайки летали внизу, а облака были близко!
Только на скале я была не одна. Моряк, загоревший до бронзы, полулежал на плоском камне, курил, зажмурившись, трубку. На голой широкой груди у него чернел круговой рисунок змеи и шли письмена. Рядом валялись походные сумки, фляга и сапоги, выбеленные солью.
— Вы кто?
Мужчина открыл глаза, поднялся на локтях и пыхнул табачным дымом.
— Сюда так трудно добраться, я думала, что здесь никого нет.
— Я тоже так думал.
— Кто вы?
Моряк сел. Рослый, широкоплечий, он весь бугрился мышцами рук и торса, как сама скала, только в человеческом воплощении.
— А ты что, не боишься меня, заблудившаяся овечка? Знаешь, что делают с такими хищные волки?
— Я знаю о зле, что исходит от мужчин. Знаю когда бежать и кого опасаться. У вас иное лицо, вы меня не тронете. — Улыбаясь, я смотрела незнакомцу в глаза, и была уверенна в своих чувствах. — Меня зовут Сорс.
— А меня Миракулум, — он затянулся.
— Вы знаете, что написано на вашей груди? Это язык древних.
— А ты можешь прочесть?
— Здесь написано «чудо». Может поэтому я вас и не боюсь?
— Хм… зачем ты сюда залезла?
Я рассказала моряку о предании, и он стал хохотать, обнажая белые и железные зубы:
— И ты в это веришь?
— Да.
— Да… — тут он замолчал и снова попыхтел трубкой, вглядываясь в меня сквозь дым. — У тебя ясный и открытый взгляд, Сорс. Ты не столь юна, и не столь глупа, как можно подумать. Почему же ты веришь в такую чушь?
— Потому что… — я замешкалась на миг, — …если у меня хватит храбрости на прыжок, значит, его хватит и на исполнения своих желаний. Я верю в себя.
— Тогда раздевайся и прыгай. А я посмотрю.
— Хитрый господин Миракулум, может все же отвернетесь?
— Не смущайся. В тебе нет ничего, кроме глаз, на что и смотреть?
Набравшись решимости, я стянула и платье, и рубашку.
— А что ты хочешь просить у моря?
Я кинулась бегом к краю обрыва, и крикнула:
— Свободы! Любви! И счастья!
Снег упал мне на лицо — прохладно и щекотно. Я открыла глаза, не сразу поняв ни где я, ни что происходит. Попробовав пошевелиться, обнаружила, что завернута в плотное, тесное, и даже руки было не достать, чтобы смахнуть снег с лица.
— Аверс…
Его профиль обозначился на светлом фоне, и он тут же обернулся:
— Проснулась! Только тихо… по мосту едут, а нам лучше не попадаться на глаза.
— Что со мной?
— Ты закутана. Одевать тебя возможности и времени не было. Вся одежда, что сняли с тебя в тюрьме, в дорожном мешке.
Мне хотелось вырваться и обнять его, но беспомощность только заставила глупо забарахтаться. Оружейник присел на колени в снег и сам меня обнял:
— Какое счастье, что теперь ты сможешь идти сама. Я уже без сил.
— Аверс… я не с этого Берега. Я все вспомнила. Аверс…
— Что бы ты ни захотела мне рассказать, скажи только одно — ты будешь со мной? Будешь моей?
— Да!
Он прижался колючей холодной щекой к моей щеке, а потом поцеловал. Выдохнул:
— Теперь мы два человека, что считаются умершими. Уйдем на Побережье под власть захватчиков, и сделаем так, чтобы больше нас никто не нашел и не узнал.
Я больше не могла терпеть, я стала извиваться и вывернулась из складок льняного полотна и овчины, вынула руки и крепко обняла Аверса за плечи. Мороз защипал голую спину и шею, а когда и он еще обнял в ответ ледяными ладонями, то я тихонько зашептала ему в ухо, давясь и смехом и счастьем:
— Холодно! Холодно!
Продолжение следует…