День понемногу оживлялся чириканием птиц. Дрозды и малиновки наполняли утро своим пением, жаворонки приветствовали солнце своими трелями, а любопытная кукушка, сидевшая на ветке дерева, повторяла свое неизменное «ку-ку». Именно из-за птиц Грейс и назвала свою хижину «Домом поющих птиц».
Она отнеслась к выбору места для своего будущего дома с полной ответственностью, с которой, впрочем, подходила к выполнению всех дел. Зная, что низменность таит опасность заражения малярией, а возвышенность означает, что придется постоянно носить воду из реки вверх по крутому холму, Грейс отметила на краю своих тридцати акров, большую часть которых по-прежнему занимал непроходимый лес, клочок земли, где широкий, равнинный берег реки переходил в едва видимый холмик. Почва здесь была твердой, с хорошим дренажем, а главное — доступ к реке Чания был легким и быстрым. Там она построила для себя бунгало, которое представляло собой гибрид африканской хижины и английского коттеджа. Дом был длинным и низким, с соломенной крышей и верандой, тянущейся по всей длине дома. Перед ним оказалась небольшая лужайка, обрамленная маргаритками, маками и шалфеем. Внутри стояли несколько предметов мебели, которые она привезла с собой из Англии: симпатичный старый комод с зеркалом, кровать с пологом на четырех столбиках, кухонный стол и два кресла перед огромным каменным камином. Пол, в качестве которого выступала плотно утрамбованная земля, обработанная особой жидкостью, отпугивающей белых муравьев и песчаных блох, был покрыт шкурами зебры и антилопы. На стене над камином висела шкура леопарда, которого убил Валентин: он считал, что зверь таскал его охотничьих псов.
«Стулья» вокруг обеденного стола, за которым она сейчас завтракала и читала учебник грамматики языка кикую, на самом деле были упаковочными корзинами.
За ее спиной стоял шкаф с медицинскими принадлежностями, полки которого были заставлены аккуратными рядами банок, бутылок и коробок. Большую часть их ей пока так и не довелось использовать.
Жизнь была тихой и спокойной — в какой-то степени даже раздражающе спокойной. Грейс приехала в Восточную Африку не для того, чтобы печь хлеб и варить мыло. Она хотела лечить и обучать, одним словом, нести свет во мрак каменного века. Но чтобы лечить, нужны были пациенты; чтобы обучать, нужны были ученики; чтобы нести свет, нужно было этот свет чем-то подпитывать.
Почему африканцы сторонились ее?
— Они согласились работать на моего брата, — сказала Грейс сэру Джеймсу. — Почему же тогда они не соглашаются идти ко мне в клинику?
— Валентин для них — бвана, — объяснил ей Джеймс. — Это статус, который они понимают и уважают. Он строг с ними, иногда даже бьет их, этим и снискал у них почтение и доверие. В понимании кикую, Грейс, ты не женщина. У тебя нет мужа, нет детей. Какой от тебя толк, думают они.
— Но они же ходят в миссию в Найэри.
— Чтобы получить новые имена. Африканцы считают, что власть в их стране принадлежит людям, носящим имена Джозеф и Джордж. Они узнали, что могут получить эти имена, если пойдут в миссию и примут христианскую веру. Туземцы становятся в очередь за именами мцунгу, веря, что это уравнивает их с белыми людьми. Но ты, Грейс, не проповедуешь и не обращаешь в христианство. На крыше твоей клиники нет креста, и ты не даешь новые имена. Они не видят причин ходить к тебе.
Наставления и крещение должны были лечь на плечи Джереми. Они с Грейс составили бы отличную команду: врач и проповедник. Без Джереми, Грейс поняла это, ей придется очень туго.
— Я дам тебе один хороший совет, — сказал Джеймс. — Завоюй расположение их вождя, Матенге, и остальные пойдут за ним.
Матенге! Человек, который мало чем отличался от живущих в лесу диких зверей! Воин, с презрением взиравший на изменения окружающего мира, сидя в тени деревьев и наблюдая за тем, как гнут свои спины под палящим экваториальным солнцем его женщины.
— Если я смогу завоевать расположение Матенге, — сказала Грейс, — я смогу сделать все, даже вызвать дождь!
Джеймс рассмеялся, и загорелая кожа вокруг его глаз собралась складочками. «У него был красивый голос, — думала Грейс, — интеллигентный, вежливый, такой, какой должен бы звучать со сцены шекспировского театра».