Он, похоже, знал подоплёку события — по крайней мере, поднялся на карачки и успокаивающе махнул рукой, когда девушка приподнялась на кровати. Во всяком случае, понял её слова правильно.
— Имеют страннический, странноприимный двор с отдельной оградой. Малая внутри большой и особая калитка вовне. Туда мы можем.
— Конюшня и каретный двор есть?
— Так я думаю.
Лошади уже бойко рысили по будто выглаженному камню, потом над крышей рыдвана сомкнулись ветви. То ярко-алое, что люди углядели издалека, было огромными яблоками, оставленными, как говорили в Готии, «для утехи древу». Чтобы и оно покрасовалось, и певчие птицы плодам возрадовались.
Орихалхо подогнал карету поближе и соскочил наземь у огромных ворот. Постучался — в дубовом монолите отворилось оконце размером в мужскую ладонь.
Привратник.
С ним, практически невидимым, разговор вышел совершенно для Галины непонятный, однако с интонациями почти птичьими и удивительными по красоте. Голос Орри стал будто глубже, насытился голосами леса и моря. Свист, пощёлкивание, щебет, густые переливы тонов и рулад…
«Вот это и есть его родной язык? Надо будет спросить».
Он вернулся, взял коней за поводья:
— Сэнью и карету пускают через королевские врата. Иначе в саду без присмотра стоять.
— Чего же там не охраняют? Оттого, что урожай собран?
— Его собирали деревенские и наполовину в себя. За работу или как милостынь.
— Ага, понятно, — отчего-то на душе стало легко до необычайности. — Орри, я верно догадалась — вы с монахом на твоём наречии толковали?
— Да. Первые наши записи и первые книги — от них. Теперь обучают подряд всех послушников.
Огромные двери с рокотом разъехались в стороны, скрывшись в стене как раз наполовину, какая-то решётка пошла кверху и остановилась как раз на таком уровне, чтобы экипаж мог проехать. Своего рода игольное ушко…
Внутри было необычное: стройные ряды конусов, как палатки в римском или ином военном лагере. Около каждого насажены цветы или кустарники с яркой по-осеннему листвой, а в центре — шатёр предводителя с горделивой двойной вершиной.
— Это отшельники так обитают: всяк сам по себе. В середине церковь, завтра на рассвете прилично сходить. Палаты ваши напротив — и вправду при стене. Вам пособят устроиться.
— А ты?
— Пойду с конями в сад, небо смотреть.
— Тебе ведь можно со мной, разве нет?
Галина прикусила язык. Не хватало бы, чтобы этот варвар догадался об испытываемом ею страхе.
— Среди морян нет мужей, но нет и жён. Так думают многие. Не нужно лишнего соблазна братьям.
Когда он распряг карету и увёл лошадей, появился монах-привратник, нестарый ещё человек в рясе из такой же парусины, как и одежда Орихалко. Волосы его спадали на ворот мелкими косицами, вместо привычной Галине тонзуры была аккуратная лысина от уха до уха.
— Мир вам, сэнья. Вы взяли из кареты, что нужно? Вот этот ковровый мешок? Я провожу вас.
Дом был чистенький, подслеповатый и полупустой, в жилой этаж вела лестница: верный признак того, что внизу находится подвал. Комната Галины была двусветная, но почти без обстановки: стул, стол, умывальник типа кувшин-тазик и неплохая, без средневековых вывертов, кровать с высоким матрацем и нарядным одеялом из лоскутов. Окна собраны из прозрачных кусочков слюды, вставленных в металлическую решётку: не удивительно, стекло здесь доступно, но дорого. А вот что удивило девушку всерьёз — наличие того, что в купеческой среде деликатно именовалось «прогулочный камень». Глыба непонятного вещества, твёрдого и наполовину прозрачного, благодаря вертскому кровяному колдовству была способна впитать в себя всю лишнюю для человека органику. Точно в королевских палатах… Любопытно, к какому рутенскому прототипу это восходит: нанотехнологии, что ли?
— Я принесу сэнье поесть и, уж простите покорно, запру дом снаружи, — сказал монах. — Такой устав. Келью изнутри заложите, коли будет угодно. За имущество в сундуках не беспокойтесь.
«И не волнуйтесь, если вас деликатно обыщут», — добавила Галина от себя. Впрочем, с какой стати и то, и другое — обыскивать и волноваться по поводу?
Ей принесли круглую пышную лепёшку и большую кружку тёплого молока с мёдом, всё свежее и очень приятное. Зажгли толстую свечу в плошке с ручкой. А потом наружный засов громко, прямо напоказ, задвинулся в петли.
— Монах ничего не сказал про окно, — тотчас пробормотала Галина, давясь предпоследним куском. Вскочила со стула и пошла проверять.
Задвижка была солидная, почти что пробой от правого до левого косяка, но поворачивалась и сдвигалась легко, стоило смекалку приложить. Галина толкнула створку и вдохнула узкую струйку цветочного аромата.
Далеко внизу был внутренний дворик, куда выходили все окна гостиницы. Там густела трава, порхали крупные светляки, неурочно цвела маттиола, двигались вразброд некие смутные фигуры, то роняя себя в плохо подстриженный газон, то шатко-валко поднимаясь с чьей-то помощью, то снова упадая назад уже не в одиночку. Доносились бренчанье струн и вкрадчивые голоса.
— Нравы, — посетовала девушка с нервным смешком. — Монастырские. Хотя, конечно, это гости. Тюремный дворик во время прогулки.
Ей стало почти смешно от всего непонятного — или в кружку было что-то добавлено?
Отошла от зрелища в раме, мигом разобрала постель, вымыла посуду и рот, сама ополоснулась. Вылила в прогулочный камешек все как есть помои — тот благодарно чавкнул, принимая. Переоделась в ночнушку.
Тем временем общество потушило все фонари, кроме одного, и в его мигающем свете цепочкой двинулось в дальний конец дворика.
«А это ведь там калитка в здешних укреплениях, — догадалась Галина. — Ничего себе даниилы заточники».
В это время некто узкий в чёрном отделился от компании и с ловкостью ящерки или гимнаста полез на стену бельэтажа прямо под её окнами. И проник — слава всем богам! — в соседнее.
«Никак домой прибыл, — сказала она себе. — Что за напасть такая!»
С силой захлопнула окно и затворилась намертво. Старинные переплёты — не современные, одним-единственным ударом всё стекло не выставишь. А если слюда или рог — то и осколки тебя не поранят. Умно.
Улеглась в постель, чудесно упругую, накрылась печворком. Закрыла глаза.
«Мигом выспаться — и к заутрене в этот двубашенный…»
Но едва ли не над ухом раздался гитарный перебор и не очень громкий, но звучный баритон:
Карра, сынок, это нимало тебе не ладья:
Спит на воде, как из ветвей заплетённый щит…
— Нет, не так, — поправил себя голос. — Размер не соблюдён и мелодия хромает. Сырых яиц не напились.
Далее следовало некое струнное бормотание, звоны, удары…
— Эй, вы мне спать мешаете, — Галина изо всей силы грохнула в стену кулаком, ушиблась, подула на костяшки.
— Я смиренно полагал, что игне — или даже сэнии? — понравится, — глуховато оправдались там.
— Две строчки вдохновения и целая повозка расстроенных ладов. Я на репетиции не покупаюсь.
— Вам требуется сразу серенада, — полуутвердительно заключил голос на самых бархатных тонах. — Или колыбельная?
— Толстые стены!
«Чёрт, надо было хотя бы кровать подвинуть на другую сторону, а теперь шарашить её по здешнему паркету неловко».
— Если сэния изволит слегка продлить своё бодрствование…
— Тогда что?
— Ваш слуга очень легко импровизирует. Правда, публика никогда не получала от него поделочного сырья — только ювелирно отточенное совершенство. Нет, не поднимайтесь с ложа и не отворяйте ставень. «Стукнул перстень драгоценный в переплёт окна». Простите, вырвалось у меня по аналогии.
Галина тихонько фыркнула.
— Не у вас — у рутенца по имени Блок.
— Но ведь отлично ложится на струны.
— Разумеется. Не хотите ли напрячь этим гитару?
— У меня виола. Пожалуй даже — виоль-а-амур, хоть и без смычка.