Так приговаривая, она добралась до серпантина древней дороги. Всаднику пользоваться ею было не с руки — местами оползни повредили полотно и обрушили внешнюю кромку. Однако пешеход мог передвигаться с известным комфортом. Галина даже помнила, что не так далеко было нечто вроде корчмы, куда так славно бывало сбежать от сугубой муштры, выпить неплохого кофе или дрянной виноградной старки. Собственно, паломничали сюда все, начиная с необтёсанной молодёжи и кончая старогодками и инструкторами, а пороли только тех, кто на этом попадался, — без разбора чинов. И разврат, и кара, похоже, входили в учебную практику: главным смаком было накрыть одного из преподавателей. Они, как правило, маскировались воспитательным рейдом по злачным местам, поэтому опытные люди рекомендовали брать с поличным: кружкой или стаканом в руке. На пути к замку пойманную дичь мигом окружала компания пострадавшей молодёжи и во весь голос обсуждала, в каком виде и под каким соусом преподнести извергу традиционный двадцатник горячих. К примеру, трофейным спиртиком плётку протереть для дезинфекции или пирожок с требухой сунуть в рот, чтобы не орал, а занимался любимым делом. Хорошим тоном для жертвы считалось поддерживать общее веселье.
Вспомнив это, женщина невольно улыбнулась.
Как ни удивительно после всех потрясений, корчма стояла на прежнем месте и вроде бы исправно действовала — входные воротца были прикрыты лишь наполовину, с заднего фасада выглядывала чья-то кургузая металлическая морда.
— Никак курьер с вестью, — пробормотала она. — На скутере.
«Рауди. Нет, зачем ему. И кади сказал — телесная скорбь у него. Или нет — не поверю, пока своими глазами не увижу».
Потянула на себя утробно скрипнувшую дверь — и вошла.
Знакомый персонаж ринулся к ней — весь в бороде и кудрях, свисающих по обеим сторонам головы крутым с проседью штопором.
— Ах, синья Гали, синья Гали. Не поминай лихом, что зову тебя по-прежнему.
— Твой рутенский так и не исправился, Мешуа. Или надо бы сказать — ладино-скондский?
— Ох, я неисправим. Но ничего: бывший землянин всегда поймёт бывшего землянина. Вам кофейку, по старой памяти, или чего посолидней? За руку ведь не поймают, capisco?
«Никак, он ещё итальянским заразился».
— Поймали, старина. Уже. Я, собственно, не за тем. Монеты никакой не взяла.
— Когда ж у меня выпивка была за плату? Вы только думали так. А на самом деле старшие со мной рассчитывались. Чтобы младшим потеха была и ученье не с таким скрипом шло.
— Ох. Я-то в простоте души и не подозревала.
Мешуа выразительно пожал плечами:
— Вы такие были простодушные. Так чего душа ваша желает?
— Даже и не скажу.
— Тогда вот что. Имеется у меня винцо, какое на стол никогда ещё не ставилось. Держу для избранных. Только что новую бутыль откупорил и декантировал. Вот его и порекомендую. Чистое: в голове от него светло, на душе радостно. Живая драгоценность.
Галина снова улыбнулась:
— А что? Давай неси. Пропадай моя тачанка, все четыре колеса.
Сбросила плащ на лавку и сама уселась покрепче. Вскоре на столе перед ней появился графин. Тягучая, темно-пурпурная жидкость медленно наполняла фарфоровую чашку, в объятии ладоней источала запах мёда и луга.
— Чудесно. Бесценно. Слушай, а закусить у тебя имеется чем?
Мешуа снова сотворил тот жест:
— Было, да подъели вчистую и спать улеглись.
— Не беда, я со своим. Поделиться?
Но он не захотел. Достала хлеб с сыром — недостойно питья, но не натощак же дальше дегустировать. Откусила. Сама не заметила, как убрала всё: нехилый аппетит прорезался.
И выдула, ничуть не сомневаясь, весь графинчик.
Сколько так сидела — не поддаётся учёту. Как вдруг торкнуло: вечер. Давно уже. Оттого и кушаний не осталось. И по постелям разошлись все, даже старик иудей.
Не вечер — ночь. Предпоследняя. Самый разгар.
Рывком поднялась на ноги — и тут её повело с такой силой, что еле добежала до здешней ретирады на одно очко. Добро — внутри дома. Ещё лучше — с «камушком для гуляний», махатмы сентегирские постарались.
Когда выворотило наизнанку, стало чуть полегче, хотя в коленках появилась изрядная слабина.
«Чёрт и чёрт. Не дойду быстро. Под откос свалюсь. А утром к Орихалко придут».
И ни спутника тебе доверенного, ни мобильника весточку передать. Разлакомилась.
Дверь позади отворилась, факел злорадно подмигнул.
— Простите, мэс, не было заперто.
Славный такой мужской голос. Молодой.
— А я не мэс.
— Вижу, что сэния, но из вежливости прикидываюсь.
Галина распрямилась, поддёрнула полы казакина, обтёрла губы:
— Игния. Хотя без разницы.
И лицо у него — пожалуй, некрасивое, но очень приятное. Светлая, почти огненная коса, кудряшки на висках — воин без особых заслуг. (Её саму без конца расплетали-заплетали, то как солдата, то как замужнюю мамашу. В конце концов надвое укрутили.) Нос на семерых рос, губы пухлые, веснушки что горох. Плечист и высок без сутулости. Наряжен сплошь в матовую кожу.
— Я так полагаю, ты дева в беде, — сказал на полном серьёзе.
— Ну конечно. А также Леди Озера и все рутенские романтические стереотипы сразу. Подвинься-ка, мэс, выпусти даму из сортира.
Но он стоял столбом.
— Благородный сьёр пришёл сюда без настоятельной потребности?
— Нет, почему же. Услышал неладное. Мог ведь кто-то отравиться. Или…
— Или. Перепила хорошего вина, уже порядок.
— Не лги.
Он вздёрнул Галинину голову за подбородок.
— Если порядок — так нагло не держатся.
Глаза у него оказались серо-зелёные и какие-то пушистые, иного слова не подберёшь. Вокруг зрачка словно кольцо ковыльных метёлок.
— На ночлег игния не просилась, добрейший и услужливый Мешуа даже о том не помыслил. Вывод — ты собралась уезжать на ночь глядя. Хмельная и печальная, и с чашею вина…
— «Хмельная, опьянённая, луной озарена,
В шелках полурасстёгнутых и с чашею вина
(Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ),
Хохочущая, шумная, пришла ко мне она», —
машинально поправила Галина. — Это рутенец. Перс Хафиз Ширази.
— Он явно писал про тебя. Пить — не грех, говорят скондские отшельники. Если вино посылает тебе Всевышний.
— Вот кто самого тебя послал — на мою голову.
— Думаю, тоже он, — проговорил кавалер с полнейшей серьёзностью. — Я ведь спросонья имя твоё слыхал, да не понял. Тебе надо уже быть в Ас-Сентегире, а не получается.
— И что?
— То, что моя верная Белуша буквально фанатеет от ночных поездок. У неё солярные батареи мощные и накопитель первоклассный.
— Слышу знакомые речи, — пробормотала женщина себе под нос. — Ты из Рутена, никак?
— Нет. Это тебя успокоит или напротив?
Как-то незаметно от неё мужчина потеснил женщину к выходу из корчмы, буквально перенёс через порог и подвёл к своему механизму.
Сайкл был необычайно белого, даже розоватого с перламутром цвета, обтекаемых форм и довольно крутобёдрый. Гонцовские сумы из пупырчатой шагрени были перекинуты через перемычку между мягкими сиденьями: передним, узким, и задним, представляющим собой кресло с высокой металлической спинкой. Таких и на Земле насчитывалось несколько сотен, марки «Золотые крылья» или как его там.
— Живая, — объяснил мужчина. — Оживлённая. Оттого не знает ни сносу, ни передыху. Я её ещё реконструировал на днях. Садись позади меня, шлемов можем не надевать — для неё близко. Тебя к основным воротам доставить или к потайной калитке сбоку?
— Откуда тебе…
— Учился в своё время. Скорее, навещал. Талантов особых не прорезалось.
Устроил Галину поудобнее, застегнул ремни.
И они рванули…
— Вот, вылезай. Подниматься тут удобно, справишься.
Развернул скутер и полетел вниз по крутому склону.
От боковой дверцы вела крутая лестница без факелов, но кавалер почти насильно прицепил ко лбу дамы светодиодный фонарик наподобие туристского. Галина кивнула часовому, взбежала наверх, раскланялась с двумя парнями, стоящими рядом со входом к Орихалхо.