Выбрать главу

Ту явно уже обучали.

На одном из пуфов, чуть сгорбившись, устроился невысокий плечистый дядя в буро-красном сукне, испивая из чашки нечто бледное и жидкое. Подруга сидела на софе напротив, с довольно непринуждённым видом крутя в руке серебряный бокал. При виде Галины оба привстали.

— Вот ведь задница божия. Скажи на милость, где тебя до сих пор носило? — с облегчением ругнулась Орри.

— В придорожном шалмане надиралась. Совратила, кстати, одного писаного красавца. Чувствуешь, чем пахну?

Собеседники переглянулись. Подруга спросила тоном ниже:

— Это ты у деда Мошуа набиралась уму-разуму. И правда это — насчёт красивого мужчины?

— Да вестник какой-то. Ерунда. Мейстер, если вы посоветовали важное, будьте так добры повторить. Я, как вы понимаете, игниа Гали. С кем имею честь?

Галина упала рядом с Орри на софу, сколько можно выпрямилась.

— Мэс Трискель ал-Вестфи. Можно Трис, я не чинюсь. Говорил им всем — просите господина из самого Вольного Дома, я ж только Акселев потомок по боковой линии. Нет, недосуг им было ждать и толковать.

— Не беда, — сказала Орри. — Не порода нужна — умение. Ждать всегда муторно. Так ты мне насчет уборов начал.

— Верно. Я, игнья, только что советовал твоей госпоже обстричь косу загодя, — у неё, как знаешь, волос до лопаток растёт, как грива жеребчика, пришлось бы возиться подбривать. Да и чепчик — оно не самое ладное. Завязки ослабнут. Приняла совет без большой охоты.

— Сделаю, — кивнула Галина. — Еще что?

— Платье, — сказал Трис деловито. Вот такое, как на тебе, не надо. И как у жён иллами, не стоит. Из-за их долгих покрывал наугад иной раз действуешь. Возьми лучше длинное, с нижней юбкой и вырезом. Вставку батистовую, если голизны смущаешься. Это… фишу. И без особой пышности складок — расстелишь по полу, так подойти поближе затруднюсь. Башмачки на совсем низком каблуке — чтоб не споткнуться. Мантелью на короткий волос — только ни заколок, ни гребня. Чтобы мигом снять.

— Я помогу, — кивнула Орихалхо. — Не утруждайся мелочами.

— Самое главное, госпожа, — не бойся раньше самого страха. Давайся в руки, коль придётся, мягко. Голову держи горделиво и не озирайся по сторонам. Тогда и не заметишь ничего. Меня обязали не доставлять ни душевной, ни телесной скорби, так что поспособствуй, как сможешь.

— Глаза мне завяжете? — спросила Галина.

— Если сама попросишь. Это чтобы не оглянуться на блик. Ну, так впору и уши затыкать, он свистит, знаешь ли.

— Если похоже на боевой — знает, — ответила за Галину подруга. — Можно ей на колени не становиться? Ради чести.

— Можно, только пускай заранее дело обговорит. Высокий удар исполнить сложнее того, что низом идёт.

— Стану, — проговорила Галина. — Как мой отец. Не твой клинок его казнил?

— Что ты. Не мой никак. Это где имение, а где вода. Я ведь всю жизнь рядом с Холмами обитаю, а там ведь Готия, верно? Имени того мейстера не скажу, мало ли что, только ради него прямая Акселева кровь была призвана. Королевского отчима. О чём и толкую.

— Много народу набежит смотреть? — спросила Орри.

— Да кто захочет. Насильно не загоняют, а вот проститься — это да, захотят. И подивиться на редкое зрелище.

— Вот это противно, — Галина поморщилась. — Делать из смерти площадную картинку.

— То, что ущербно от рождения, не может быть испорчено ещё больше, — философски проговорил Трис. — А кто из людей стремится получить наглядный урок — его получит.

Он допил, наконец, свою чашку и произнёс:

— Напиток душевный. Ты, мэс Орихалхо, таких сердечных корешков своей милой завари на самом восходе солнца. А крепче ей ничего не надо. И прощайте покуда.

— Постой, — Галина собралась с духом. — Самое главное. Покажешь мне свой меч? Не испугаюсь, слово даю. Наоборот, всё делаю, чтобы меньше бояться.

— Ну, раз не досужий интерес…

Палач подошёл к двери, сказал несколько слов.

— Вытерпишь моё присутствие ещё несколько времени, госпожа моя? Это с особенным словом доставать нужно.

— Тогда ещё по чашке? — сказала Орри. — Свежего заварю. На всех троих.

«А ведь то старинный обряд, — догадалась Галина. — Дух уходящего накорми, плоть успокой».

Через какое-никакое время исполнителю приговора подали нечто длинное, аккуратно замотанное в плащ.

— Не принято его в ножнах хранить, — сказал Трис, принимая и разворачивая. — Но ведь тоже честь имеет. А так проще простого и то, и другое, боевым не чета.

Это было подобие сабли, широкой, с плавным изгибом и рукоятью на две мужских ладони, с замшевой лентой поверх металла.

— Самое верное, — похвалился палач. — И режет, и рубит. Вы должны обе знать по опыту.

Повинуясь непонятному притяжению. Галина дохнула на зеркальную поверхность. Странная вещь отразилась в облачке — будто золотисто-жёлтый полукруг на фоне голубизны. И тотчас пропало.

«Потайное клеймо, что ли. Говорят, были такие на клинках правосудия».

Поблагодарила. Проводила. Сказала Орри — пусть в последний раз малышку покажет. Завтра не надо, к завтрашнему утру лучше забыть, что у тебя есть дитя.

— Слушай, ты бы мне и косы состригла, — попросила подругу. — Не хочется чужих рук, оттого и в рутенские цирюльни терпеть не могла наведываться. И вон ей, малышке, будет на память. Цепочки плетут, сумочки, в медальоны вкладывают, ну и вообще.

— Я в модах не знаток.

— Да ладно, — протянула Галина. — Не ожидалось бы многолюдья, сама бы себя обкорнала. Тупыми рукодельными ножницами.

Однако У Орихалхо нашлось кое-что получше. Причёска вышла даже в чём-то модной. Пилотной..

Потом удалились все — и люди, и орудия.

Позднее Галина даже не могла объяснить себе, было всё это наяву или пригрезилось на фоне «сердечного чая».

Часа через два, уже в её собственную камеру (как она туда попала и кто её переодел из дорожного?), явился Барбе. Совсем незнакомый: взвинченный и весь на нервах, но почти довольный. Владел собой он безупречно, только вот для неё он с неких пор стал открытой книгой.

— Я уезжаю ненадолго, — сказал ей. — Так необходимо. Прости, что не успею тебя проводить: разве что позже.

— Не на помост, так до могилы. Тронута.

— Гали, я ничего не делаю из прихоти, поверь. Но вот тебе возмещение. Я бы хотел исполнить последнее желание приговорённой.

— Сейчас? Ну разумеется, когда ж ещё.

— Оно у тебя есть? Такое, чтобы сердце на нём успокоилось. Говори.

— Начистоту? Со всей искренностью?

— Со мной иначе не пройдёт.

— Тогда…

Галина покачала головой, оценивающе провела взглядом по фигуре езуита, как всегда безупречно элегантной:

— Тогда не кори меня за то, что сошла с ума.

— Не буду.

— Пусть тебя высекут перед моими глазами — как тогда в темнице Братства Езу.

Клирик усмехнулся с лёгкой горечью:

— Оттого, что я так же точно тебя подставил? Нет, куда хуже? И ещё Рауди убрал с глаз долой.

— Сама не знаю зачем. Но чтобы это не помешало тебе уехать, как только понадобится, — добавила она торопливо. — И не причинило такой уж зверской боли. Ну, вроде как на здешних играх в запрет-наказание, тебе говорили? Вот. А то я, чего доброго, вмиг тебя пожалею. Да, и чтобы огласки по возможности не было.

— Умно рассуждаешь. Отчего тебе тогда самой не распорядиться? Только ты и я — больше никого.

— Боюсь искалечить по неопытности. Неужели нет таких людей, что выполнят и промолчат?

— Найдём, если позволишь. И коли ты взаправду, а не ради куража…

Голова девушки слегка затуманилась, как полсуток назад — от сладкого вина. Едва проговорила:

— Не куражилась я вовсе. Напраслины не возводи. Выразилась ото всей души.

— Ну что — мне за кнутом идти? Или постой, там было чёткое слово. Сечь — это розгой, словно школяра. Кусты под твоими окнами накажешь проредить?

Оттого что Барбе так шутил, ей сделалось легче. Даже о будущей казни забыла с таких препирательств. Подумаешь, великое дело — смерть!