— Не стоит утруждать себя насчёт кустов: судя по цвету, там дикая роза, а на ней колючки. Может, кто-нибудь сделал запас ивы для плетения корзин? Или вишневые побеги с лета засолил?
Он кивнул и вышел. Появился так скоро, что девушка не успела передумать, и в сопровождении парня с довольно приятной внешностью, одетого в грубое суровьё и подпоясанного почти что канатом. Подмышкой тот нёс полотняный свёрток.
— Ахми давал присягу, так что будет молчать. И как нельзя более опытен, несмотря на юность. Доверишься?
«А ведь это подручный моего мейстера. Который точно в такой же завёртке меч приносил. Что же, пусть так».
— Доверюсь.
— Тогда говорите, игниа, — акцент у парня был нездешний, с лёгкой распевностью. Возможно, полукровка? — Где расположимся, здесь на коврах или в малой комнате на помывочной лавке? Там тесновато, мне не замахнуться, вам не рассмотреть толком. Зато чистоту легко будет позже навести.
— Здесь. На диване. Там покрывало шевровое, плотное очень.
«Улики останутся. И плевать — мне вот-вот будет всё равно, а Барбе пусть сам свою чистоту блюдёт».
Парень сложил ношу на низкий табурет, развернул чуть влажную тряпицу:
— Добро. И прутья добрые — краснотал вчера только срезан. Садитесь вон в то кресло, игниа, и держитесь крепче за подлокотья. Не обидитесь, что заранее характер выказываю?
«Точно. Завтра будет он. Оттого меня и титулует не в пример своему старшему».
А юнец продолжал:
— Мне раздеть мэса или пускай сам управляется?
— Да как угодно.
Тот уже избавился от шляпы, расстегнул и спустил с плеч жюстокор, чёрный с тусклым серебряной нитью. Бросил на пол и теперь стягивал через голову блузу — не торопясь, как-то даже уютно. Высвободил руки из шёлковых пут, встряхнул волосами:
— Простите мою небрежность. Потом с ковра своё подберу. Разуться?
— Нет, прямо в сапожках на чистый диван заползай, — фыркнула Галина.
Послушно высвободился из остального. Голый переступил через охапку драгоценного тряпья.
— Говорите, ваша ведь подача, игниа, — поторопил юнец. — Приказывайте, как и что.
— Пусть ляжет ничком, руки под голову и смотрит в сторону от меня.
— Так ему трудней, чем навытяжку, игниа.
— А вы, цехмейстер, не слишком усердствуйте. Да, и кляпа ему в рот не вставляйте — ваши грехи покрывать. Пусть издаёт звуки, если охота.
— Число розог?
— На усмотрение. Откуда мне знать? Полсотни. Сто. Пока выдерживает.
Барбе в это время принял обговоренную позу. Блестящие волосы ниспали, заструились вниз, как тёмная река в половодье.
Ахми вытянул из связки чистый белый прут, взвесил на ладони, слегка протянул по ней:
— Гладкая лоза. Что твой бархат.
— Всё равно пучок нужно взять, чтобы мягче на кожу легло. Ну?
— Пускай будет по его, — глуховато сказал Барбе в подушки. — Не в рутенской бане веником парюсь.
Она кивнула, соглашаясь. В самом деле, сама ведь интерьер для действа выбрала. Нечего пенять.
— Теперь смотрите, игниа.
Первый удар, по плечам, лёг звучно, оставив еле заметную полосу краски. Галина стиснула губы.
Второй и третий, по рёбрам, были тихие, только Барбе сдавленно провещал в подушки:
— Хребта не перебей, леворукий. Валик под бёдра подсунь. Инья не подсказала — мало тому учили.
Четвёртый и пятый легли много ниже остальных и вогнали в краску её саму.
— Не части, друг, — попросил езуит. — Давай хоть через раз продышаться.
Теперь звуки отсчитывали на теле хлёсткий ритм, прерывающийся лишь тогда, когда экзекутор бросал прут и наклонялся, чтобы взять новый. Затем как-то будто ненароком участились и стали петь резче и пронзительней. Женщина и рада была закрыть уши, как и глаза, но не затворялись ни те, ни другие. Считать тоже не получалось. Белая плоть на глазах наливалась пурпуром, спина чуть прогнулась в пояснице, ягодицы втянулись и по бокам сделались впалыми, вдоль рубцов высыпали мелкие алые крапины. Наконец, Барбе стал вторить посвисту — но удивительно: в голосе почти не слышалось муки, скорее блаженство. Женщина ритмично раскачивалась, по-прежнему сжимая поручни — так крепко, словно желала увести через них боль другого — и свою личную. Затаённую.
Прут разбрызгал кругом влажные капли. Одна попала Галине между бровей — тилак. Причащение. Крещение чужой кровью. Еще. И ещё.
Пока вокруг не затихло.
— Игниа, всё выполнил по вашим словам, и матерьялу кстати подошёл конец, — прервал Ахми её полуобморок. — Идти мне за новым?
Галина приподнялась с сиденья, кое-как стёрла с лица брызги:
— Хватит, полагаешь?
— Мэсу то без вреда. Что больше, что меньше — в одно время пройдёт. Но самое главное дело — вот-вот. То есть кончится.
Тем временем Барбе, кривясь уголком рта, повернулся на бок, лицом к Галине. Сказал:
— Он человек деликатный, наш цехмейстер, и стеснительный. И к тому же лицом и фигурой весьма удался.
Теперь она увидела, о чём речь. Въяве и вполне конкретно.
— Я тогда…побегу, — пробормотал отрок. — Захотите добавить, игниа, только кликните, ага?
— Да уж лучше до утра погодим, — буркнула она под нос. — Ты да я да мы с тобой…
Ну что за чернушный юмор — прямо-таки фонтанирует! Её ведь не под плети положат. Под кое-что поострее…
— Ты тоже иди, Гали, — голос Барбе был почти неслышным, может быть, именно от такого хотелось не просто идти — ползти к нему на карачках. Он уже сидел, откинувшись на спинку дивана и чуть склонив голову на плечо.
Подошла, приподняла фасонные юбки все скопом, и верхние, и нижние, и серединные — и обрушила шелестящую охапку ему на колени. Небольшой напряженный член, слепой и жадный детёныш, мгновенно отыскал дорогу в первозданном хаосе, внедрился и проник до самого сердца.
Кенгурёнок, кенгуру
Нам пришёлся ко двору…
— Пытка. Вот такое и есть настоящая пытка, не прежнее, — простонал Барбе. Шевельнулся раз-другой внутри — и бурно изверг семя.
Потом изящная стриженая головка женщины покоилась у него на плече, а мужчина объяснял:
— Я тоже хотел от иньи малое дитя. Не саму инью Гали, хоть тонкой статью она и не женщина вовсе и входить в неё — как в отрока или девственницу. Сегодня такой день, и время, и желание. Гибель моего собственного девства. И кара за грех, что опередила его сам.
— Мне ж не выносить твою девочку и не родить — завтра ведь уж точно наступит. И злой меч в руках господина.
— Девочку. Ты сказала. Но кто скажет, что принесёт грядущий день — тебе, мне, Орихалхо?
Эпилог
Здесь я останусь
Кажется, после соития Барбе снял с неё всё до последней нитки, обтёр влажным полотенцем и вымылся сам. А вот где — Галина снова была в сомнениях. Потому что когда её разбудили, вокруг не оказалось ни ковров, ни кожаной покрышки на ложе, ни Барбе. Зато было яркое солнце прямо в глаза и Орихалхо.
— Я… я не опоздала снова?
«Глупая мысль. Всю жизнь учись — полной дурой помрёшь».
— Не беда, — ответила подруга. — Кому надо, тот всегда дождётся. Позвать других женщин?
…Снова вода, которая с головы до ног оплёскивает тебя тугим полукружьем. Прохладная — иной не надо, томность сегодня не придётся ко двору. Девушки из младших учениц обтёрли ещё влажное тело раствором душистого перца, щёки — горным снегом из ледника. Натуральная косметика — кровь сразу так в лицо и бросилась.
Потом стали облачать в шелка, аксамит и парчу. Благодарение богам, хоть клистира до того не вставили, чтобы наряда не испортила. Тоже бывало в обычае.
Бандье и кюлот — длинные, что твоё трико, ткань податливая, упругая, почти эластик. Тугой шёлк нижних покровов чуть вяжет ноги, заставляет выступать горделивой павой. Туфельки, в которые уже сейчас вставляют ноги, похожи на бальные, каблук рюмкой, материя фиолетовая в мелкую розочку.
Наконец, на голову и плечи с шелестом падает само Платье. Ткань двойная шёлковая, похожая на грогрон или гроденапль, но гибкая, где надо — обрисовывает контуры, где не надо — низвергается водопадом лиловых складок. Сшито настолько искусно, что ни шнуровки, ни крючков почти не требуется.