И на руках у него — дочка её самой.
Подошёл, утвердился в центре, чуть отодвинув декорации в сторону — и судью, и палача с его оружием, и мальчишек-подмастерьев, и супругов, готовых мужественно последовать на тот свет.
— Вот какое дело, мои любимые граждане, — заговорил он. — Насколько я в него вник. Закон и справедливость — оно, разумеется, прекрасно. Вообще замечательно. Однако обратим внимание вот на это.
Поднял девочку за подмышки над своей головой и хорошенько встряхнул, отчего покрывальце окончательно свалилось на песок. Похоже, малая дико образовалась всему этому, потому что заболтала в воздухе ножками и заверещала куда громче прежнего, бодая мужчину пятками в нос и глаза.
— Вот эта юная особа, по решению суда, угодила непосредственно в первое семейство Верта. Ну, самую малость с левой стороны. И главные тяготы попечения о сироте лягут вовсе не на моего брата Рауди. Не на мою милую Зигрид, которая так уж это самое дело любит, что приспособить к основному королевскому занятию её удаётся от силы раз в году. А непосредственно на меня.
Раздались нестройные смешки.
— Ибо все усилия моей жены уходят на вынашивание, вскармливание, тетёшканье и сюсюканье. Вот я и спрашиваю: за какие грехи мне всё это?
Смех возрастал — и вдруг, словно по мановению волшебного жезла, оборвался.
— Я не собираюсь оспаривать приговор и тем более снимать вину с дам Галины и Орихалхо, — продолжил король куда суше. Но у владыки есть право помилования, столь же неотъемлемое от его природы, как право реки — течь в море, а молнии — бить в рудную жилу. И я ныне им пользуюсь. Нет, разумеется, это не означает того, что всё произошедшее стёрто, предано забвению и стало небывшим. Ничто не может возвратиться на круги своя. Поэтому слушайте мое слово!
Я заменяю смерть высылкой на один из островов приграничной цепи. Кажется, вы все в своём патриотическом восторге забыли, что игнья Гали и давно к этому приговорена. Поскольку мэса Орихалхо пожелала разделить участь супруги, она также отправится с игньей Гали. На так называемой казни она уже вдоволь поприсутствовала. Мой братец Рауди уже обосновался на упомянутом островке и весьма тревожится, как бы не остаться одному. Даже без дочери. А теперь…
Он почти не глядя сунул девочку вместе с белым одеяльцем Орри — кроха немедленно потянула в рот одну из наиболее устрашающих бусин — и поманил рукой собравшихся.
— Теперь просьба не толпиться, аки стадо баранов, а разойтись. С каждым, кто замешан, я поговорю в своё время, коего у меня мало до крайности. Но обеих дам хочу здесь и немедленно. Простите, так утомлён событиями, что вроде как неточно выразился. В общем, разрешите пригласить обеих вас в королевские покои для приватной беседы.
Эти покои отличались от их собственных куда большими размерами и полным отсутствием дорогой обстановки. Правда, импортный письменный стол в поздневикторианском стиле впечатлял. И матрас вышиной под самое колено, куда они трое уселись. Прислуги вокруг не толклось никакой. Кьяртан выволок из-под стола жёсткий табурет, из ящика — бутылку и стаканчики. Поставил второе на первое и разлил вино.
— Вот, для покоя душе и сердцу. Мне-то хорошо, мне всё здесь на память приводит былое и юности бурной разгульные дни. Тут ведь был наш дортуар для светских новичков. Тех, кого не собирались глубоко обучать — лишь для почёте и отметки в послужном списке. Что до вас — круто, по-моему, прямиком из римского Колизея попасть в древнегреческий театр. Deus ex machina, а? Или там базилевс.
А теперь самое интересное.
Перенял дитя из объятий Орихалхо, снова развернул пелёнку. Девочка загулила, протянула к нему руки.
— Крепенькая, холод ей нипочём. Смуглая кожа, бойкий нрав, брюнеточка. И только восемь месяцев вынашивания. Я в детишках туго разбираюсь, целых полдюжины своих, не считая неопознанных субъектов, что всё время карабкаются на колени, когда занимаюсь государственными делами. А перед отъездом сюда ещё и с акушерками посоветовался. Рауди, когда примчался в тревоге, так примерно её и описал. Уж никак не Хельмутово семя, оно себя даёт знать чётко: рыжее, долгоносое и с веснушками… Нет, где были его глаза! Где были глаза всех вас, включая почтенного Салахэддина, а ведь он обременён двенадцатью потомками от четырех разнопородных супружниц!
Словом, у тебя, игнья, морянка родилась. Полукровка. Вполне законная.
— Но как же? — ахнула Орри.
— Я тоже спрашивал. Тебе сделали операцию, которая уничтожила всё истинно женское. Вместе с женскими гормонами. Такие соки, если понимаешь. Вся твоя порождающая сила сосредоточилась на мужской стороне и получилась очень мощной.
— Но Гали же рутенка. Такого не бывало. С рутенами не бывало вообще, помимо неё. Между женой ба-нэсхин и мужем из землян — да. У жены-землянки и мужа ба-нэсхин, меж двумя морянами — такое случается. Но и между жёнами морян такого не бывало, что говорить о разных кровях! Гали же рутенка!
— Любое чудо случается впервые. Вы обе до того рискнули своей жизнью и плотью в битве, обе были удручены положением моего брата.
— Это он рассказал? — спросила Галина. — Или пославший…
Тут подруга резко наступила ей на ногу.
— Те, кто его послал, — продолжила Орри. — Семейным развлечением в парилке любовалась уйма народу.
— В Вирте все сплетни как поветрие разносятся, — кивнул король. — Весь воздух ими дышит. Только вот одной из них дать ход никак невозможно, потому что это правда.
Он глубоко вздохнул.
— Мой брат бесплоден и всегда был бесплоден. Но ныне уверился, что может стать отцом. И пока это одно даёт ему силы жить. Поэтому никак нельзя пересматривать ваше дело, милые игньи. А теперь давайте говорить друг другу комплименты. Вы отважно держались — держитесь и впредь. Будет много возни с обустройством, да и сейчас — с отправкой вас на необитаемый остров, снаряжением ладьи, которая, предвижу, будет размером с небольшой бриг. Так что выпьем на посох, как говорится, и расстанемся.
В богатой готийской усадьбе прекрасная Марион осматривает свои девичьи платья: что расставить в талии, что в боках, где убрать тугую опояску, а какие можно с чистой совестью прислуге подарить. И повивальной бабке.
— Не в обиду тебе будь сказано, — говорит благородный сьёр Энгерран Мариньи да-Ромалин, коему теперь есть кому передать своё наследное прозвище. — До сих пор не верится, что этот хитрущий мальчишка — мой. Надо же — улыбается, хоть и семи недель от роду.
— Твой, — так же точно смеётся Марион, — магия живого и крепкого клинка. В далёкой заморской стране Катай родилась. А что улыбается — так это пока нечаянно.
— Прямо страх берёт, на какие ухищрения способны вы, женщины, чтобы переломить судьбу. Живые люди для вас — точно рисованные на картах дамы, короли и валеты.
— Карты? О да, модная рутенская игра. О нет, не людьми я играла и не их символами. Просто разложила на столе перед Великой Матерью веер изображений и позволила распорядиться ими, как ей угодно.
Лодку, непохожую на здешние, вырубленную из целого ствола с наращенными доской бортами, собирали целых три недели. Уже и зима настала, но море по-прежнему даже у берегов не затягивалось льдом. Наполняли лари зерном, посеребрённые внутри цистерны — водой, бочки солониной, коробья из плотной бумаги — сухими травами для заварки снадобий: боялись цинги, гнилой лихорадки и прочих напастей. Будто собирались на другой конец света — пожалуй, так и было.
В последние дни занесли в каюту большие сундуки с одеждой, слесарным и столярным инструментом, малые шкатулки с деньгами, вырученными за продажу части имущества Галины. Буквально за несколько часов до отплытия загнали небольшое стадо молочных верблюдиц — кормить малышку. Та по-прежнему оставалась безымянной, хотя Галина перебирала имя за именем.
Перед самым отплытием появился, наконец, Барбе. Радостный, слегка задумчивый и нимало не смущенный. Поднёс богатые подарки: отменный хирургический набор с запасом безвредных, по его словам, опийных таблеток, ребек для Орихалхо, отделанный перламутром, и — самое главное — Сардера в новой сбруе.