— Шисюн, я никогда не думал заменить тебя, — Юй Ай немного сбавил тон. — Я также в курсе, что у чуждых нам народов наверняка и чуждые нам сердца. Сотрудничество с народом Туцзюэ — лишь часть моего плана. Но был бы ты здесь, ни в коем случае не позволил бы мне сделать это, а потому мне пришлось пойти на крайние меры. Раз ты вернулся, не уходи снова. Оставайся здесь и поправляйся, как следует, ладно?
— А через десять дней? — спросил Шэнь Цяо.
Юй Ай замер:
— Что?
— Как ты собираешься объяснить братьям и ученикам ордена моё возвращение на вершину Сюаньду? А десять дней спустя на конференции на Нефритовой террасе как собираешься объяснить это всем прочим в мире?
Какое-то время Юй Ай не находил слов.
— Что, в конце концов, вы замышляете с народом Туцзюэ? — снова спросил Шэнь Цяо.
— Мне очень жаль. Я пока не могу ничего тебе рассказать.
— А если я против?
Юй Ай промолчал.
— Если стану возражать, ты заключишь меня под домашний арест. С этого момента я стану только фиктивным главой, который никогда больше не выйдет в свет и не помешает твоему великому замыслу, не так ли?
Вновь ответом было молчание.
— В детстве ты был слаб здоровьем, — вздохнул Шэнь Цяо. — И пускай ты на два года меня старше, внешне это в глаза не бросалось. Ты всегда любил капризничать, когда болел. И только оттого, что тебе недоставало выдержки, боялся, что младшие не воспримут тебя всерьёз, и напускал на себя этот строгий и важный вид на весь день. Я и сейчас помню, как ты гонялся за мной, без устали упрашивая, чтобы я называл тебя шисюном!
Когда речь зашла о прошлом, выражение лица Юй Ая стало немного мягче.
— Да, я тоже помню. В детстве у меня был прескверный характер, с другими я держался холодно, а словами ставил людей в неловкое положение. Даже шимэй избегала меня. Из всех братьев по учению у тебя был лучший характер, и только ты один всегда терпел меня.
— Как бы ни был хорош мой характер, всему есть предел. О твоём желании стать главой ордена и сговора с целью моего поражения Кунье мне сказать нечего. Я могу винить только себя за то, что слишком доверял тебе. Но тюрки жадны до власти и славы. Они уже давно рвутся завладеть центральными равнинами. И хотя вершина Сюаньду никогда не содействовала ни одной стране в борьбе за господство в мире, она также не будет сотрудничать с народом Туцзюэ!
Юй Ай горько усмехнулся:
— Я знал, что ты никогда не разрешишь мне так поступить. Иначе, зачем бы мне понадобилось прилагать столько усилий и планировать всё это?
— Принцип затворничества, которого строго придерживались поколения глав нашего ордена, — сказал Шэнь Цяо, — может быть, и ошибочен, но точно не потому, что мы не сотрудничали с тюрками. У тебя есть время одуматься и повернуть назад.
— Раз уж я решился на это, назад дороги нет, — сердито бросил Юй Ай. — Вершина Сюаньду — ещё и место, где я вырос, поэтому, конечно, я хотел бы, чтобы здесь стало лучше. И люблю я его ничуть не меньше, чем ты, так зачем же теперь строишь из себя святошу? Хочешь сказать, что ты один прав в этом мире, а все остальные ошибаются?!
— Почему бы тебе не спросить других учеников? Они, может, и молчали, но разве они тоже все эти годы не испытывали в душе недовольства из-за уединения вершины Сюаньду? После конференции на Нефритовой террасе я смогу официально объявить, что мы откроем наши врата и примем больше учеников. К тому моменту репутация и статус вершины Сюаньду взлетят вверх, и я никогда не позволю ордену Тяньтай и Институту Линьчуань вырваться вперёд!
Долгое время Шэнь Цяо молчал. Как только Юй Ай излил весь свой гнев, грудь его заходила ходуном. Двое молча уставились друг на друга на ночном ветру.
Сердце Юй Ая вдруг коснулась лёгкая печаль. Как бы там ни было, им никогда не вернуть прежней близости [9] отношений.
[9] 亲密无间 (qīnmì wújiàn) — обр. бесконечно близкий, наитеснейший, наисердечнейший; не разлей вода.
Шэнь Цяо, наконец, проговорил:
— Поскольку ты уже принял решение, мне сказать больше нечего.
— Куда ты идёшь? — спросил Юй Ай.
— Моё поражение Кунье уже навлекло позор на вершину Сюаньду, — равнодушно ответил Шэнь Цяо. — Даже если посторонние не скажут ни слова, оставаться главой ордена мне всё равно было бы стыдно. А что касается яда, то у меня нет ни единого доказательства. И даже если публично обвиню тебя, мне наверняка никто не поверит. Напротив, люди решат, что я несу вздор от нежелания смириться с поражением. Ты всё просчитал. Так какое теперь тебе дело, куда я иду? Куда бы я ни направился, это не помешает твоему великому начинанию.
— Ты серьёзно ранен, — мягко попытался убедить его Юй Ай. — Тебе нужно остаться и восстановить силы.
Шэнь Цяо покачал головой и повернулся, намереваясь уйти.
Однако позади раздалось ледяное:
— Я не отпущу тебя.
Глава 19. Этому почтенному такое не по душе
Глава не бечена
— Что, если я настаиваю на уходе? — спросил Шэнь Цяо.
Юй Ай спросил в ответ:
— В этом месте ты вырос, здесь твои братья и сёстры по учению, которые были с тобой рядом с малых лет. Неужели у тебя хватит духу вот так бросить вершину Сюаньду и уйти?
В попытке убедить его Юй Ай одинаково взывал как к разуму, так и сердцу Шэнь Цяо, но ответ его остался прежним:
— Но если ты намерен сотрудничать с народом Туцзюэ, моего согласия не жди.
Увидев, что Шэнь Цяо всё ещё держится своего изначального решения, от тона Юй Ая повеяло холодом:
— Какая разница, согласен ты или нет? Сейчас на вершине Сюаньду семь старейшин, и четверо из них поддержали меня. Остальные трое в закрытой медитации, и до мирских забот им более нет дела. Среди наших братьев по учению старший — добряк [1]. Говорить ему об этом было бы бесполезно. Четвёртый шиди и шимэй будут очень рады увидеть тебя снова, но и те, не факт, что примут твою сторону. Вершине Сюаньду просто необходимы реформы. Я не хочу остаток жизни наблюдать за тем, как величайший орден своего времени с каждым днём клонится к упадку, и они тоже.
[1] 老好人 (lǎohǎorén) — кроткий (безобидный) и беспринципный человек; добрый малый; божья коровка.
— Иначе, как, по-твоему, я смог стабилизировать ситуацию в ордене и занять пост временного главы в кратчайшие сроки? Без их согласия и поддержки разве у меня в одиночку получилось бы добиться успеха?
— Твои, шицзуня и даже взгляды предыдущих поколений глав ордена уже устарели. Как может вершина Сюаньду заботиться только о себе, когда остальной мир пребывает в хаосе?
Ночь стояла очень тихая, птицы будто исчезли без следа, ветер улёгся, даже шелеста листвы не слышно. Всё вокруг, казалось, окунулось в безмолвие.
В какой-то момент луна скрылась за облаками, и мир провалился в необъятную тьму. Огонёк свечи в руке Юй Ая замерцал. Свет пламени потускнел и внезапно погас.
С тех пор, как глаза его перестали видеть, день для Шэнь Цяо стал неотличим от ночи.
Но он оставался человеком. Получив рану, испытывал боль, а встретив трудности, чувствовал горечь [2]. И всё же он продолжал питать надежды на лучшее будущее, и с готовностью принимал всё на своём пути. Когда к нему вернулись воспоминания, он не впал в отчаяние, несмотря на груду скопившихся на сердце вопросов. Он не оставлял мысли подняться на вершину Сюаньду и получить ответ от Юй Ая лично.
[2] 1) Слово 烦恼 (fánnǎo) включает целую гамму негативных эмоций:
от раздражения и беспокойства до тоски и печали;
2) будд. досады и огорчения, заблуждения и страдания, страсти и искушения
(о неразумии тех, кто не просветлён верой и является игрушкой страстей)
Однако в этот самый момент, когда правда предстала прямо перед ним, Шэнь Цяо внезапно почувствовал прилив глубочайшей усталости, нахлынувший со дна его сердца; словно чья-то рука схватила и увлекла его за собой в воды ледяного моря.
Он невольно крепче сжал бамбуковую палку в руке.
При виде выражения лица Шэнь Цяо Юй Ай почувствовал некое сожаление, но раз уж дела пошли так, он полагал, что должен выразиться предельно ясно и чётко:
— Шисюн, никто добровольно не станет обрекать себя на одиночество. Вершина Сюаньду — первый даосский орден Поднебесной, ему по силам поддерживать просвещённого государя, распространяя влияние даосской школы по всему свету. Так отчего мы должны упрямо прятаться глубоко в горах, как те отшельники? Почти все в ордене думают так же, кроме тебя. Это ты слишком наивен!