Полковник в это время заинтересовался узкой лестницей, ведущей куда-то на чердак или в мансарду. Вдвоем с лейтенантом они поднялись наверх и наткнулись на дверь с табличкой "Радиоузел". Полковник толкнул дверь – она оказалась не заперта.
Внутри все выглядело так, как будто здесь только что был кто-то: окно открыто, сигнальные лампочки на аппаратуре горят, только все регуляторы громкости скручены на минимум. "Тоже, что ли, звукомаскировка?" – подумал полковник и на пробу повернул одну из ручек вправо. -…Несчастный случай! – бодро сообщил контрольный динамик, а затем из него понеслась разухабистая мелодия, никак не соотносящаяся с представлением о несчастном случае. После подобного вступления, подумал полковник, в самый раз будет какая-нибудь частушка на грани приличий. Он повернул еще один регулятор, и первые слова песни раздались одновременно из контрольного динамика и из большого репродуктора за окном:
– Вчера была среда, сегодня понедельник! А я опять стою без дела и без денег! Но на челе…
Услышать продолжение им с лейтенантом не дал инспектор. На слове "денег" он с криком ворвался в радиоузел и принялся щелкать тумблерами, крутить ручки, потом что-то сломал, и на середине строчки песня оборвалась.
– Что вы делаете?! – закричал он на полковника. – Вы же едва не выдали противнику план совершенно секретной операции, которую я только что обсуждал с Главнокомандующим!
– Какой операции? – оторопело спросил полковник.
– Операция "Колун". Сокращение продолжительности недели до трех дней: понедельник, вторник, среда.
– Но зачем?!
– Для дезинформации, главным образом, – инспектор разговаривал уже почти спокойно. – И для рационального использования рабочего времени в условиях войны. А у вас тут орет… И вообще, у меня сильное подозрение, что мы уже находимся на территории противника!
Лейтенант Мережко за спиной инспектора покрутил пальцем у виска, а полковник спросил:
– С чего это – на территории противника? Наша должна быть.
– Я не вижу здесь ни малейших признаков готовности к войне. В нашей миролюбивой стране этого просто не может быть! Противники же наши, наоборот, известны своей агрессивностью. Всё это указывает…
Полковник собирался возразить, но в этот момент на пороге радиоузла возник сержант-разведчик:
– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту!
И, получив разрешение, доложил:
– Товарищ лейтенант, "языка" взяли!
– Так быстро? Где успели? – удивился Мережко.
– Тут, за сараями.
– Ведите в вагон, – распорядился инспектор раньше, чем полковник успел открыть рот. – Сейчас разберемся, на чьей мы территории!
"Языком" оказался мужичонка типично леспромхозовского вид, который охотно давал показания:
– Был леспромхоз. Вчера утром еще был. А после обеда налетели, разбомбили всё. Леса пожгли – тыщ пятнадцать кубов! А спишут, надо думать, все пятьдесят.
– Кто налетел? – спросил полковник.
– Наши, – ответил "язык".
– Какие это "наши"? – переспросил инспектор.
– Ну, наши! Ваши! Со звездочками, вот как на вашем же поезде!
Инспектор многозначительно посмотрел на полковника: а я что говорил? Полковник с сомнением покачал головой.
– А к войне у вас готовились? – спросил инспектор мужичка. Тот почесал в затылке, пожал одним плечом:
– Кто ж их знает? Готовились, надо полагать. Я ж говорю: сгорело пятнадцать тыщ кубов, а спишут пятьдесят. Если не больше. Куда ушли? Вот и выходит, что загодя знали.
Мужика вывели в соседнее купе и оставили под охраной солдата. Мережко тоже ушел, остались полковник с инспектором.
– В общем, ясно, что ничего не ясно, – подвел итог полковник.
– А этого куда? – спросил инспектор.
– На все четыре стороны, – ответил полковник. – Пусть катится.
– Не могу с вами согласиться, – сказал инспектор. – Отпустить его сейчас – значит, создать канал утечки информации к противнику.
– К какому противнику?! – с раздражением спросил полковник. – Где он, ваш противник?! Авиация бомбит своих, мы собак стреляем!..
– Спокойно, полковник, и до людей очередь дойдет. А противник – может, этот только прикидывается леспромхозовским? Может, он и есть…
Полковник мог привести десяток причин, почему мужичонка не мог быть противником, но не стал этого делать. Он только сказал:
– Ну, не с собой же его тащить! Пускай проваливает!
– Ликвидировать, – спокойно сказал инспектор. – Свой, чужой – все равно он в таком случае никому ничего больше не расскажет.
Полковник пристально посмотрел на инспектора, потом поднял трубку и позвонил во вторую батарею:
– Полещук далеко?
– Здесь Полещук, – ответил капитан Звягин.
– Пришли его на КП.
Старшина пришел, прихрамывая: снова в узком проходе не разминулся с атомными снарядами. Полковник жестом указал на "языка":
– Разберись. Ну, ты знаешь.
Полещук молча кивнул. Вместе с двумя бойцами они вывели "языка" за сараи, откуда начиналась тропинка, ведущая задами поселка к лесу. Бойцы несли каждый по лопате. Остановились у стены последнего сарая, прислонили лопаты, и старшина, стаскивая с плеча автомат, сказал:
– Ты, мужик, того… иди сейчас домой, спрячься там и, бога ради, не высовывайся, пока мы здесь! Уедем – делай что хочешь, а пока не отсвечивай тут, ладно?
Мужик, уже попрощавшийся с жизнью, пробормотал:
– Ребятки, да я вам что хошь…
– Иди, иди, – повторил Полещук, и мужик двинулся на ватных ногах по тропинке, постоянно оглядываясь. Старшина отстегнул от автомата магазин и выщелкал из него на ладонь десяток патронов. Три из них – с трассирующими пулями – отобрал и сунул в карман, остальные загнал обратно. Потом присоединил магазин к автомату, передернул затвор и, подняв автомат к небу, дал короткую очередь. Услышав ее, леспромхозовский мужик перестал оглядываться и прибавил хода. Старшина, подождав еще секунды две-три, выстрелил в небо одиночным, и "язык" припустил во все лопатки.
– Часик здесь покантуйтесь, изобразите, что надо. Можете курить, только окурки тушите, – сказал Полещук бойцам и, прихрамывая, направился к поезду.
Поезд медленно шел мимо платформы и станционного здания. Внешний вид здания никак не соответствовал масштабам станции – чуть побольше разъезда; на таких службы обычно размещаются в бревенчатых, редко шлакоблочных домиках, а здесь – трехэтажная панельная громадина. Ей, похоже, досталось при воздушном налете. Стекла сохранились лишь кое-где на первом этаже, от окон третьего тянулись вверх черные полосы, а от названия станции, написанного большими металлическими буквами по краю крыши, осталось шесть букв: "ДЕРЖАВ". Да еще буква Н висела чуть ниже края крыши, повернувшись горизонтально, и было непонятно, где ее законное место: после В или чуть дальше. Державное, Державино, или как еще могла называться эта станция?
Платформа и здание остались позади, следом за ними проплыли назад водокачка с башней и гидрант для заправки паровозов водой.
Начальные буквы названия станции вызывали у полковника какие-то смутные ассоциации. Чтобы проверить их, требовалась карта, и он отпер сейф, благо инспектора поблизости не было. В замке сейфа что-то подозрительно хрустнуло, но полковник не успел зафиксировать на этом внимание, потому что зазвонил телефон внутренней связи.
Вызывал машинист:
– Командир, похоже, здесь тупик.
– В каком смысле? – спросил полковник.
– В смысле – последняя станция на этой ветке.
– Может, путь разбомблен?
– Непохоже, – сказал машинист. – Выглядит так, как будто его там и не было никогда. Насыпь кончается, а дальше – чистое поле.
Заскрипели тормоза, поезд остановился. Полковник вернулся к сейфу, открыл его и начал рыться в картах. Нужного листа не было, а потом ему показалось, что не хватает еще нескольких. Он позвонил командиру разведчиков: