— Обязан?. Почему мы этой обязанности не чувствуем? Чего–то не понимаем? — продолжал наступать Швед.
Прищепкин густо покраснел. Ребята знали его не первый день и даже предположить не могли, что он на такое способен.
— Мужики, я влюбился в Лену Болтуть, — выдавил Жора.
…На какой–то миг сердца Шведа и Бисквита словно прикоснулись к Богу. В их душах вспыхнул свет, им стало так хорошо, что смерть показалась пустяком. Чтобы не выдать себя, они были вынуждены даже отвернуться друг от друга. (Нет бы обняться! Бедные мы бедные, насколько по–дурацки иногда приходится нам вести себя из–за существования так называемого гомоэротического комплекса).
— Скорее бриллиант превратится в гальку, чем гастрономический спортсмен не протянет нуждающемуся руку помощи! — напыщенно произнес Бисквит и смутился, так как в принципе если и страдал велеречивостью, то не до такой же степени.
— Если суждено нам умереть здесь, то лучше умрем вместе! — не остался в долгу и Сашок.
Обсуждая план, взвешивая возможные варианты развития событий, они прошептались по поздней ночи. А когда Георгий Иванович уснул, приснился ему чудесный сон… Хм, мне, автору, однако неловко его пересказывать. Чувство такое, словно предаю Георгия.
В общем, приснилось Прищепкину, будто взявшись с Леночкой Болтуть за руки, парят они в небе. Словно два влюбленных мопеда: Он и Она. За их спинами трещат и плюются сиреневым дымом моторчики. Где–то далеко внизу, по направлению к озеру Виктория, бредет караван верблюдов…
Болтуть приперся к ним с самого утра. Глазки у него бегали больше обычного, руки подрагивали. Вот, кажется, и прилетели!
— Ну что, Жорушка, Холодинцу звякнем? — этак с натужной, фальшивой бодростью. — Пора, наверно, сообщить ему радостную весть, что вы, наконец, нашли в Претории меня и Артема. Текстик я тут накропал. Только, чур, без импровизаций! Договорились?
— Миша, о чем разговор! — воскликнул Прищепкин еще более фальшиво, принимая из рук антисемита трубку мобильника.
— Сергунчик, — заорал Георгий Иванович в микрофон ненужно громко. — Как ты меня слышишь?
— Нормально, шеф, слышу. Ты чего кричишь, словно тебе в зад шило воткнули?
Как раз в этот момент и опустил Бисквит изо всей силы на голову Болтутя блюдо, которое им всучили в сувенирной лавке. Пригодилось–таки! Медь зазвенела, словно церковный колокол. Блюдо прорвалось посередине. Прости, милое. Между тем Швед со всего маху ткнул сувенирным кинжалом в цель между пологом и стеной — раздался утиный вскряк и, роняя «калаш–дзын» со сдвинутой планкой предохранителя, в «шале» ввалился раненный Сашком палач.
— Погода здесь просто замечательная! — рявкнул в мобильник Прищепкин так громко, что ухо Холодинца, находящегося на другом конце света, будто кипятком ошпарило.
Швед выглянул за дверь. Никого: самонадеянный Болтуть пригласил только одного палача. Это на таких–то орлов?!
— Ладно, Сергуня, некогда мне. В другой раз договорим, — пробормотал Прищепкин, отключил связь и сунул мобильник в карман. — Переодеваться! — решительно скомандовал он, прикидывая размеры: кому чье?
Через три минуты Прищепкин как бы стал Болтутем, Швед — палачом, который с автоматом наизготовку повел — то ли на расстрел, то ли еще куда — гастрономического спортсмена. Вереницей втянулись в гараж. Из–за дверей послышались какая–то возня, падение тела.
Вышел ухмыляющийся Бисквит, загруженный четырьмя «абуталибами». Сзади налегке, переговариваясь на универсальном «кашкасуйском» восточном языке, пристроились Прищепкин и Швед в длинных арабских рубашках.
— Ёк кызымка башинда (здесь и ниже бессмысленный набор киргизских слов)? — как бы спрашивал плотный «араб» худого с некоторой тревогой и в то же время с угрозой; так, как возможно спросил бы председатель нарынского колхоза рядового колхозника: «Сена на ослиную ферму (интересно, есть такие?) завезли?»
— Бар, началник, бар, — успокаивающе отвечал худой. Дескать, завезли господин председатель, не волнуйтесь.
«Увлеченно» беседуя таким образом, они миновали опасную, складскую зону и зарулили в «кушари», то есть на участок, где беспорядочно росли мерзкие, безлистые кусты колючего терновника. Это место облюбовал себе для игр Артем. Его выбор наводил на мысль, что вопреки уверениям Болтутя, стан «Воинов Аллаха» так и не стал для него домом.
— К мамке хочешь? — отчески улыбаясь, ласково спросил пацана Прищепкин.
При ее упоминании глаза Артема сию секунду наполнились слезами. Он мелко закивал головой.