— Но скажите… эти миры «если»… реальны?
— Реальны? А что такое реальность? Разумеется, они реальны в том смысле, в котором 2 — число реальное, в отличие от -2, которое является числом мнимым. Это миры, которые возникли бы, если… Понимаешь?
Я кивнул.
— Немного. Можно, к примеру, увидеть, как выглядел бы Нью-Йорк, если бы в американской революции победила Англия, а не колонии.
— Верно, принцип именно таков, но этого ты бы в моей машине не увидел. Понимаешь, часть ее составляет психомат Хорстена (кстати говоря, взятый из одной моей идеи), и человек, пользующийся устройством, становится его частью. Требуется твой собственный разум, который определяет фон. Например, если бы аппаратом пользовался Джордж Вашингтон после подписания договора о мире, он увидел бы то, о чем ты говорил, а мы не можем. Ты даже не можешь увидеть, что случилось бы, не изобрети я этого аппарата, но я могу. Понимаешь?
— Конечно. По вашим словам, фоном должен служить опыт пользователя.
— Ты говоришь все разумнее, — усмехнулся ван Мандерпутц. — Все верно. Устройство покажет десять часов того, что произошло бы, если… Десять часов, разумеется, собранных в полчаса обычного времени, как в фильме.
— Это звучит интересно!
— Хочешь посмотреть? Может, хочешь что-то узнать? Какое-нибудь решение, которое ты охотно изменил бы?
— Ну… таких тысячи. Мне хочется узнать, что случилось бы, продай я свои акции в 2009 году вместо 2010. В своих мечтах я уже был миллионером, но… опоздал с продажей.
— Как обычно, — заметил ван Мандерпутц. — Идем в лабораторию.
Квартира ван Мандерпутца находилась в одном квартале от академического городка. Профессор затащил меня в Дом Физики, а затем в свою собственную исследовательскую лабораторию, весьма похожую на ту, которую я навещал еще слушателем его лекций. Аппарат, который он назвал субъюнктивизором — потому что тот действовал в гипотетических мирах, — занимал весь центральный стол. Его основную часть составлял психомат Хорстена, а в центре сверкал поляризующий элемент — призма исландского шпата.
Ван Мандерпутц указал пальцем на шлем.
— Надень его, — сказал он, и я сел, уставившись на экран психомата.
Думаю, всем известен психомат Хорстена; несколько лет назад он был так же моден, как в прошлом веке спиритическая таблица. Однако это не просто игрушка: иногда он действительно помогает памяти, и больше, чем та таблица. По экрану плывет путаница размытых, многоцветных теней, за которыми следит человек, одновременно представляя себе сцены или обстоятельства, которые хочет вспомнить. Вращая ручку, он меняет размещение света и тени, а когда картинка случайно совпадает с картиной в его памяти — хоп! — и желаемая сцена предстает перед его глазами. Разумеется, все детали берутся из памяти человека, экран показывает только окрашенные точки света и тени, но целое обретает удивительно реальные формы. Порой я готов был поклясться, что психомат показывает картины почти такие же резкие и полные, как сама действительность.
Ван Мандерпутц включил свет, и началась игра теней.
— Вспомни-ка события периода, скажем, через полгода после краха. Вращай ручку, пока изображение станет резким, после этого остановись. В этот момент на экран будет направлен свет субъюнктивизора, а тебе останется только смотреть.
Я сделал, как он мне сказал. На экране появлялись образы, исчезавшие в доли секунды. Первые звуки, изданные машиной, напоминали отголосок далеких разговоров, однако были непонятны без дополнительной информации, которую могло дать изображение. Появилось и расплылось мое лицо, и наконец я поймал изображение себя самого, сидящего в помещении, которое трудно было описать. Отпустив ручку, я сделал знак профессору.
Что-то щелкнуло, свет потускнел, затем вспыхнул с новой силой. Изображение стало резким, и к моему удивлению появилась другая фигура — женщины. Я узнал ее, это была Капризная Кэт, некогда звезда телевидения и программы «Теле-Варьете 2009». На экране психомата лицо ее несколько изменилось, но все равно я ее узнал.
Разумеется, я ее узнал! Я бегал за ней все годы между 2007 и 2010, пытаясь на ней жениться, тогда как мой старик бесился, увещевал и грозил лишить меня наследства в пользу Общества Рекультивации Пустыни Гоби. Думаю, что именно эти угрозы удерживали ее от брака со мной, но когда я собрал некоторую сумму, а потом дошел до двух миллионов на спятившем рынке 2008–2009, она несколько смягчилась.
Правда, лишь на время. Когда начался весенний кризис 2010, вернувший меня отцу и фирме, моя котировка упала у нее еще стремительней, чем котировка биржевая. В феврале мы были обручены, в апреле почти не разговаривали друг с другом, а в мае я продал акции — как всегда, слишком поздно.