Но было уже слишком поздно. На этот раз ничто не вернет епископа к жизни. Разве что…
Кэрмоди содрогнулся и поднял бездыханное тело. Пошатываясь, он пошел к кораблю. На поляне его ждал Отец.
— Отдай мне тело, — прогремел голос.
— Нет! Ты не поместишь его в желейное дерево. Я забираю его на корабль. Когда мы вернемся домой, мы устроим ему достойные похороны. Ты можешь прекратить наводить панику. Я разъярен, а не напуган. Мы улетаем и, несмотря ни на что, не берем тебя. Будь проклят и делай что хочешь.
Голос Отца смягчился. Теперь он звучал печально и задумчиво:
— Ты не понимаешь, человек. Я забрался к вам в ракету, вошел в каюту епископа и попытался сесть в кресло, которое оказалось слишком мало для меня. Мне пришлось устроиться на холодном жестком полу; сидя, я размышлял о новом путешествии в огромном межзвездном пространстве, о многих чужих, неуютных и тошнотворно низкоразвитых мирах. Мне показалось, что стены начали двигаться и смыкаться надо мной. Они хотели сокрушить меня. Неожиданно я осознал, что не смогу выдержать пребывания в четырех стенах ни минуты, и, хотя наше путешествие закончилось бы очень скоро, я бы опять оказался в замкнутом пространстве. Там будет множество пигмеев, кишащих вокруг меня, сокрушающих друг друга и, возможно, меня в попытке поглазеть на чудо, прикоснуться ко мне. Их будут миллионы, и все захотят потрогать меня своими грязными волосатыми маленькими лапами. Я подумал о планетах, кишащих нечистоплотными женщинами, готовыми рожать, и обо всем, сопутствующем их греховности. Подумал о мужчинах, обезумевших от желания населить их детьми. Подумал о безобразных городах, воняющих мусором. Подумал о пустынях, которые захлестывают эти неряшливые миры, о беспорядках, о хаосе, о несовершенстве.
Мне пришлось выйти наружу, чтобы вдохнуть чистый и надежный воздух Прорвы. Это было тогда, когда появился епископ.
— Тебя ужаснула сама мысль о перемене. Я пожалел бы тебя, если бы не то, что ты сделал с ним, — процедил Кэрмоди, кивнув на свою окровавленную ношу.
— Мне не нужна твоя жалость. Ведь я Отец. А ты лишь человек, которому суждено навсегда обратиться в прах. Но не вини меня. Он мертв по собственной вине, а не по моей. Спроси у его кровного отца, почему он получал не любовь, но лишь удары, почему его стыдили, даже не говоря за что, почему его учили прощать других, а не себя.
Достаточно. Отдай мне тело. Он мне нравился, я почти мог переносить его прикосновение. Даже мне необходим кто-нибудь, с кем можно поговорить, кто понимает меня.
— С дороги! — потребовал Кэрмоди. — Андре сделал свой выбор. Он завещал мне позаботиться о нем. Я любил его, несмотря на то что не всегда одобрял его мысли и поступки. Он был великим человеком, несмотря на все его недостатки. Никто не мог сравниться с ним. С дороги, иначе мне придется применить насилие, которого ты так боишься, хотя это не мешает тебе посылать в качестве исполнителей диких зверей. С дороги!
— Ты опять не понимаешь, — прошептал гигант, одной рукой вцепившись в бороду. Черные подернутые серебром глаза смотрели на Кэрмоди. Через минуту священник затащил свою ношу в «Чайку». Мягко, но неумолимо закрылась за ним дверь шлюза.
Некоторое время спустя капитан Ту, сделав все необходимое для подготовки к гипертрансляции, зашел в каюту епископа. Кэрмоди был там, стоя на коленях перед кроватью, на которой лежало тело.
— Я немного задержался из-за того, что мне пришлось забрать у миссис Рэкки бутылку и ненадолго запереть ее, — объяснил капитан. Немного помолчав, он продолжил: — Только не думайте, что я ненавидел покойного. Но правда есть правда. Епископ совершил самоубийство и недостоин чести быть похороненным в освященной земле.
— Откуда вы можете это знать? — возразил Кэрмоди, не поднимая головы; губы его продолжали беззвучно шевелиться.
— Не сочтите это за неуважение к покойному, но у епископа была власть над животными. Он приказал зверю убить его. Это было самоубийство.
— Но вы забываете, что волны паники, использованные Отцом, для того чтобы побыстрее загнать нас на корабль, действовали и на животных. Зверь мог убить епископа лишь потому, что он оказался у него на пути. Как мы теперь сможем узнать правду?