Съев суп и выпив еще одну чашку кофе, он приступил к бритью, вооружившись кремневой бритвой. Приходилось соблюдать приличия; от чувства собственного достоинства не отрекались, тем более здесь. В моде сейчас были усы.
Но не успел он во второй раз провести бритвой по щеке, как снова началось землетрясение. Пол задрожал. Стенные блоки слегка разошлись. Пошатнувшись, Кулл ухватился за стол и принялся сбривать баки. Этим ублюдкам не удастся вывести его из себя. Пусть хоть вся Вселенная распухнет. Он не собирается показывать им, что нервничает.
Как будто им не все равно.
А в результате Джек полоснул себя по горлу. Но ему не повезло (разве нет?), и он только чуть-чуть не попал по яремной вене.
Ругаясь, он подошел к окну и выглянул наружу.
А вот и он, пожаловал! Светопреставление начинается!
Вдалеке (горизонта не было) появился едва уловимый штрих. Он стремительно наступал на Джека, и по мере приближения увеличивался в размерах, пока не распался на две стены, образуя острый угол, напоминавший нос корабля. И совсем как корабль он с шумом несся над песками пустыни, вздымая перед собой по обе стороны песчаные волны и тучи, — корабль пустыни, плывущий по ветру Божьего гнева. Словно высокие мачты, сразу за носом корабля возвышались башни из камня. Окна и двери башен изрыгали огонь. Каменное судно в пламени скользило над песками, словно таран, нацеленный на город, в котором жил он, Джек Кулл.
— Вот он! — сказал Кулл. «Да он же сейчас врежется в нас; тонны, тонны и тонны гигантских гранитных блоков протаранят на скорости шестьдесят миль в час город, в котором тоже тонны, тонны и тонны каменных блоков». Он закричал. Он, который пережил подобное не один раз и считал, что кричать больше не будет. Он закричал. Хотя и прежде видел такое и знал — или думал, что знал, — что столкновения никогда не произойдет.
Оно не произошло. Огромный город, готовый; как казалось, лоб а лоб столкнуться с его городом и размолоть плоть Кулла глыбами падающего гранита. внезапно остановился. До его стен было рукой подать — чуть меньше четверти мили.
Крики и вопли, доносившиеся с улицы под окном, смолкли, и сразу наступила тишина. Затем огромный город, возведенный наподобие корабля, стал пятиться. Хотя, как подсказывал прошлый опыт, Джеку только казалось, будто он пятится — точно так же, как до того казалось, что он на всех парусах несется-вперед. Это был мираж, отражение гигантского города, отстоящего отсюда Бог знает на сколько тысяч миль; Иногда во время землетрясений случались странные атмосферные-возмущения. Однажды через пески мчался даже его собственный город. Он тогда видел самого себя, в страшном испуге глядевшего из своего окна в башне.
И вот город с огненными башнями исчез. Христианам и буддистам никогда не позволят общаться между собой. Каждый должен терпеть муки в собственном аду. Правители позаботятся об этом.
Если Правители такие уж умники, подумал Кулл; то почему им не пришло в голову прежде всего сделать это место попросторней? Или же они специально так все устроили, чтобы пугать людей (но не до смерти), держать их в вечном страхе и неведении: столкнутся на сей раз оба ада или нет?
Тут он коснулся рукой лица и почувствовал влагу. Во время бритья он порезался кремнем и совсем забыл о порезе.
Он слизнул с пальца кровь и задумался о ее солености, о ее красном цвете и как так вышло, что это его кровь, его собственная.
Развлечений здесь было немного. Как только не приходилось изощряться, чтобы получить хоть какое-то удовольствие. Джек знал одного человека, который ухитрялся, лежа на спине, сгибаться чуть ли не пополам, а потом он мог… впрочем, лучше не продолжать. Даже думать об этом не стоит. И не потому, что это отдает дурным вкусом, или как-то непристойно, или противоречит современным нравам. Просто он терпеть не мог того человека, умеющего получить удовольствие, на что Джек сам был не способен.
Кровь все еще сочилась. И хотя Кулл не опасался, что истечет кровью, рану следовало перевязать. На Коммутаторе, где он работал, от служащих требовали, чтобы те имели солидный вид. Кроме того, мужчины и женщины, которые расхаживали по улицам, при виде крови могли чрезмерно возбудиться, и уж тогда хлопот не оберешься.