— Как там с отсчетом? — справился Билл у техника, который присматривал за баллистой.
— Какой еще отсчет? — пробурчал тот и дернул за рычаг.
Фьюить!
До сих пор Биллу как-то не приводилось сталкиваться с метательными снарядами. Он обычно пользовался либо энергетическим оружием, вроде бластера, либо управляемыми ракетами, наподобие тех, которыми стрелял с борта «Мира на небеси». Поэтому у него не было совершенно никакого опыта в поражении мишени посредством предмета, который просто перемещался по воздуху из пункта в пункт.
Если бы не печальная насущная необходимость, Билл вряд ли когда-нибудь открыл бы для себя принцип гироскопической стабилизации, который заключался в следующем: чтобы лететь по прямой, метательный снаряд должен непрерывно вращаться вокруг собственной оси. Чем быстрее вращение, тем прямее полет.
Судя по поведению дротика, тот явно не намеревался отклоняться хотя бы на пядь от проложенного курса.
Дротик вонзился в землю, пряжки привязных ремней расстегнулись, и Билл упал наземь — и чуть было не промахнулся.
Небо над головой бешено кружилось, поэтому Билл перекатился на живот. Земля кружилась тоже, поэтому он зажмурился. Вращались даже закрытые глаза, его приводила в ужас одна только мысль о том, чтобы их открыть.
Однако мало-помалу Вселенная как будто пришла в равновесие; Билл попривык, открыл глаза и попытался определить, где находится. Выяснилось, что он приземлился за линией имперских окопов, невдалеке от ставки командования.
Билл твердо знал, что ему делать.
Он высмотрел в окопах отряд новобранцев позеленее и поиспуганнее. Вот! Эти подойдут в самый раз! Перепуганные до полусмерти юнцы, зеленые не столько от молодости, сколько от страха.
— Что, небось в штаны наложили?! — рявкнул он в своей лучшей инструкторской манере, прыгая в окоп и хватая подвернувшийся под руку бластер. — А ну за мной! Воевать так воевать, сосунки несчастные! — Он повел новобранцев в атаку, не забывая подбадривать при преодолении очередного окопа: — Ура! Вперед! Вперед! За Императора! И за ваших мамаш!
Когда позади остался последний имперский окоп, Билл остановился, взмахнул над головой бластером и с криком: «Победа или смерть!» — устремился в одиночку на вырви-глазнийские позиции.
Пробежав приблизительно половину расстояния, он исподтишка огляделся. В небе начали вспухать облачка разрывов. Шрапнель! Если какой-нибудь снаряд угодит чуть левее, футов этак на пятьдесят…
Ба-бах! Билл нырнул в глубокую воронку, прикинув, что, пока он в ней прячется, его нельзя будет заметить ни с той ни с другой стороны. Воронка сулила то, о чем он мечтал с первого дня службы, — безопасность. Главное сейчас — не высовываться, а там можно спокойно поразмыслить о будущем.
Однако размышления не затянулись. За спиной Билла послышался рев, который нарастал с каждой секундой. Звук подозрительно напоминал… Нет, не может быть! Тем не менее от правды было никуда не деться: походило на то, что имперские войска перешли в решительное наступление.
Так оно и оказалось. Солдаты Империи ринулись на противника, втаптывая в грязь все, что только попадалось им под ноги.
…
Очнувшись, Билл обнаружил, что находится в госпитале и с головы до ног закутан в бинты, как некоторое время назад — в кандалы. Он сомневался, чему отдать предпочтение, ибо и так и так не мог пошевелиться и был едва в состоянии говорить. Тело по-прежнему болело в тех местах, где по нему пробежались солдатские башмаки. Неужели, подумалось Биллу, на него наступил целый полк? Воспоминания обрывались на том моменте, когда волна атакующих докатилась до спасительной воронки. Билл не знал даже, в каком очутился госпитале, но спрашивать не решался из опасения, что его опознают и не замедлят привести в исполнение смертный приговор.
Вот почему он просто лежал на кровати и глядел в потолок. Если бы не бинты, которые препятствовали малейшему движению, он бы включил головизор. Впрочем, есть ли тот в палате? Жуть! И головы не повернешь! Ну и жизнь — немногим лучше смерти.
Какое-то время спустя в палату вошла медсестра, которой понадобилось сменить капельницу. Процедура была весьма болезненной, так что Билл слегка воспрял духом. Он придерживался убеждения, что боль приходит и уходит, а вот неподвижность может остаться навсегда, поэтому боль гораздо приятнее.