Исходя из этого, настаивал Тарасенков, «роман должен быть всячески рекомендован читателю. Одна оговорка: вся история с попом “отцом Федором” чисто искусственно прилеплена к основному сюжету романа и сделана слабо. При повторном издании “12 стульев” (которое уже предполагается ЗИФ’ом) лучше было бы ее выбросить».
Если бы не общий тон статьи, такая «оговорка» воспринималась бы как плохо — намеренно плохо — скрытая ирония: нельзя же без ущерба для романа «выбросить» одного из трех основных персонажей, сюжетную линию, с ним связанную. Однако здесь важно не то, что сказано, а то, зачем сказано, не семантика, а прагматика. «Оговорка» адресована не столько «массовому читателю», сколько критикам. В отличие от Мандельштама, Тарасенкову (точнее, редакции) были известны доводы, способные успокоить осторожных коллег. Пусть предложенная правка нецелесообразна или даже вовсе бессмысленна. Важно, что некие недостатки отмечены, о них можно спорить, но это недостатки не политического характера. Политических, стало быть, не обнаружено вовсе. Критикам надлежало усвоить, что «Литературная газета» — в статье по сути редакционной — сообщает о готовящемся «повторном издании». Стало быть, вопрос уже решен, вот-вот будет тираж — третья публикация, считая журнальную. Значит, смена главного редактора журнала «30 дней» и руководителя издательства «ЗиФ» действительно не связана с выпуском «Двенадцати стульев»: «идеологическая выдержанность» романа подтверждена год спустя.
«Литературная газета» защищала роман Ильфа и Петрова настойчиво и даже агрессивно. Такая защита — особенно в разгар дискуссии о статусе сатиры — не воспринималась как случайное совпадение. Зачем же понадобились авторитетнейшему изданию выводить «Двенадцать стульев» за рамки дискуссии?
Можно, конечно, объяснить это усилиями покровителя — Кольцова. Но даже если так, намерения покровителя вполне соответствовали изменению политической ситуации. Дискуссия о сатире, проводимая в контексте борьбы с «шахтинцами», изрядно напугала литераторов, среди которых было немало симпатизирующих Бухарину. Разгром Бухарина продолжался, продолжалось и так называемое сворачивание нэпа. Потому окончательно утратил актуальность выдвинутый Бухариным в разгар нэпа знаменитый лозунг — «обогащайтесь!». Он был адресован крестьянам, но трактовался гораздо шире. В связи с этим сюжет «Двенадцати стульев» интерпретировался как опровержение бухаринского лозунга и развернутое доказательство тезиса, сформулированного В.И. Лениным: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». В романе даже нэпманы, чье частное предпринимательство легально, постоянно одолеваемы страхом — стремление разбогатеть вынуждает их нарушать закон, а значит, и ежедневно ожидать ареста. Стремление же главных героев романа разбогатеть нелегально, не участвуя в «социалистическом строительстве» — попросту безумно, убийственно.
Сюжет «Двенадцати стульев» в основе своей не изменился, но задуманный как антитроцкистский, точнее «антилевацкий», роман использовался теперь в борьбе с «правым уклоном». Был здесь и оттенок иронии, в сталинском духе иронии, придававший интриге некое изящество: бухаринский лозунг дискредитировался романом, полгода назад удостоившимся бухаринской похвалы в «Правде».
Уместно предположить, что Тарасенков писал свою рецензию не в июне, а в мае, почему и назвал апрельское высказывание Слеши «недавним». Но и в мае редакторы «Литературной газеты» знали, что зифовское «повторное издание» не «предполагается», а давно подготовлено. Более того, роман переводили на французский язык, его публикация за границей доказывала, что СССР — страна подлинной демократии, сатира там не запрещена. К моменту публикации тарасенковской рецензии новый — сокращенный и «почищенный» — вариант «Двенадцати стульев» был подписан в печать. И вскоре действительно выпустили тираж. А 30 июня вышел во Франции перевод «Двенадцати стульев».