Так и случилось. И такое счастье, что Дон одарил меня своей дружбой и доверием во все последующие годы и десятилетия…
Итак! Самый конец ноября 1999-го года. Всем известный городок Санта-Барбара, где живут на самой окраине мой старший друг и коллега, Дональд Бартон Джонсон, профессор тамошнего университета и его жена, американская поэтесса Шейла Голдберг Джонсон. Поезд мой подошел к перрону. Пара минут, тьма расступилась и невдалеке возникла идущая прямо на меня чуть прихрамывающая знакомая фигура Дона в огромной белой мексиканской шляпе с татуированными крыльями, высоченной тульей-трубой и с кожаными тесёмочками. Он подал мне руку, потом влез в будку, набрал номер, сообщил Шейле, что все в порядке.
Через час мы сидели в гостиной у камина втроем, пили виски со льдом, заедая яблочным пирогом, испеченным Шейлой. И до глубокой ночи, вытянув ноги, укутанные в какие-то мексиканские малахаи, разговаривали о нашем любимом Набокове: читали на память русские стихи, перемывали косточки своим коллегам-набоковедам. То есть, подобно героям одного известного романа Пушкина, «так занимались они делом». Меня поселили в кабинет профессора — приземистый коттедж в десяти-пятнадцати шагах от самого жилища (по извилистой тропе), который был до отказа «набит Набоковым» — распиханные по всем углам разноязыкие собрания сочинений Набокова, отдельные издания его романов, повестей и стихов и многое другое — этакий громадный конволют или «NABOKOVIAN».
То есть, всякий раз, возвращаясь на ночлег из Главного Дома, снабженный заботливыми хозяевами сильным фонарем (боясь вспугнуть и испугаться спящих на горе хищных койотов), я, едва ступив на порог кабинета профессора, буквально (лихорадочно) набрасывался на весь этот NABOKOVIAN, листая, перелистывая, делая тут же выписки: многое было здесь мне внове…
Читать — не перечитать, смотреть — не пересмотреть. Хотите, верьте, хотите — нет, но подчас к утру мне казалось, что сам Набоков в твидовом пиджаке и в пенсне на носу что-то там шепчет и бормочет за моей спиной под стрекот «неумолкаемых» цитат и калифорнийских светляков. Рядом с этими книгами, полками, шкафами, картинками, портретами, иллюстрациями — собранными Доном, в этой в чужеватой калифорнийской ночной тишине, под стрекот цикад, рядом, совсем вблизи, как двойник (или — соглядатай) возникал его, Набокова, волшебный полнозначный образ.
Дональд Бартон Джонсон (род. в 1933 г.), литературовед и славист, почетный профессор Калифорнийского университета, автор целого ряда книг по истории русской литературы, занимает особое место в истории набоковедения. И не только потому, что как исследователь творчества Набокова он стоит в одном ряду с такими корифеями, как Брайан Бойд, Альфред Аппель, Стивен Паркер и Александр Долинин, но еще и потому, что долгие годы, пока позволяли силы и здоровье, Джонсон был неофициальным «генералом» мирового набоковедения — в 1993 году он создал всемирную электронную конференцию «NABOKV-L», ставшую — и остающуюся — главным форумом, где беседуют, спорят, открывают новое набоковеды. Джонсон направлял дискуссию, выступал миротворцем, когда накалялись страсти, а главное — постоянно поддерживал в этом мировом сообществе желание все глубже, все пристальнее, все объективнее вглядываться в тексты Набокова.
Загадки, которые загадал Набоков в своих книгах, будут разгадывать долго — и полностью, наверное, не смогут разгадать никогда. Поверхностным чтением тут не отделаешься, но даже самый вдумчивый читатель никогда не уловит всех оттенков смысла: не только потому, что все тексты пронизаны внутренними связями и перекрестными ссылками, но еще и потому, что подкладкой для них является огромный трехъязычный интеллектуальный багаж их автора. И поэтому не только ученому, но и любому любознательному читателю не обойтись без помощи таких книг, как «Миры и антимиры Владимира Набокова».
Книга Джонсона — итог его многолетних литературоведческих исследований, а также результат подробного и критического знакомства с работами других исследователей. Такой научный труд может оказаться и скучным, и громоздким. Но прослеживать в обратном порядке ходы шахматных партий, разгадывать анаграммы и расплетать хитрые переплетения фамильных дерев — все это захватывающе интересные занятия, и Джонсон умеет вовлечь своего читателя в эту игру. Эта книга — не сухое научное исследование, а виртуозная вариация на тему набоковских схем и узоров: давайте всмотримся. Давайте распутаем. Давайте поймем.