Выбрать главу

Пейдж остановился перед маленьким закутком, огороженным тяжелым стеклянным экраном. Там хранились ртутные выпрямители. Сине-зеленое свечение, исходившее от них, разлилось по лицу и плечам Пейджа зловещей мертвенной окраской. Стекло защищало ученого от чудовищного ультрафиолетового излучения, полыхавшего над лужей мерцающего жидкого металла, от этой безжалостной эманации, способной испепелить на человеке кожу буквально за пару секунд.

Ученый сощурился, но не отвел глаз. Зрелище завораживало Пейджа. Вот оно, воплощение энергии — невероятно интенсивный сгусток ослепительного пара, тонкая пленка сине-зеленого пламени, круговые колебания сверкающей лужи, яркие всполохи ионизации.

Энергия… дыхание современного человечества, сердцебиение прогресса.

В соседней комнате были аккумуляторы. Чтобы не арендовать их у «Межпланетной», Пейдж купил аккумуляторы у мелкого производителя, выпускавшего по десять-пятнадцать тысяч штук в год, — слишком мало, чтобы встревожить «Межпланетную».

Купить их Пейджу помог Грегори Маннинг. Благодаря Грегу многое стало возможным в этой маленькой лаборатории, спрятанной в самом сердце Сьерра-Невады, вдали от населенных пунктов.

Деду Грега, Джексону Маннингу, впервые удалось преодолеть гравитацию. Наследство, оставленное им внуку, приближалось к пяти миллиардам. Но это еще не все. От своего знаменитого предка Маннинг унаследовал острый, проницательный ум ученого. А от деда по материнской линии, Энтони Баррета, — деловой нюх и хватку. Однако в отличие от деда Грег не ушел с головой в бизнес. Старик Баррет заправлял на Уоллстрит в течение жизни целого поколения и стал легендой среди финансистов благодаря своему деловому чутью и поразительному умению манипулировать людьми и деньгами. Но его внук, Грегори Маннинг, приобрел мировую известность совсем в другом качестве. Ибо, унаследовав с одной стороны научные способности, а с другой — финансовые, от каких-то отдаленных и неведомых предков он получил в дар тягу к путешествиям, которая бросала его в самые укромные уголки Солнечной системы.

Именно Грегори Маннинг финансировал и возглавил спасательную экспедицию, вызволившую первых исследователей из мрачной ледяной пустыни Плутона, когда их корабль потерпел крушение. А потом победил в юпитерианском дерби, пулей просвистев на своей ракете вокруг огромной планеты и установив рекорд Солнечной системы. И не кто иной, как Грегори Маннинг, нырнул в венерианские болота и живьем вытащил оттуда загадочную ящерицу, о которой ходило столько слухов. И он же доставил на Меркурий сыворотку, когда жизнь десятка тысяч людей зависела исключительно от скорости двигателей, мчавших блистающий корабль по направлению к Солнцу.

Рассел Пейдж знал его еще с колледжа. Они вместе ставили опыты в лаборатории, проводили бесконечные часы в дебатах о научных теориях. Оба любили одну и ту же девушку, оба потеряли ее, вместе скорбели об утрате… и утопили горе в трехдневной пьянке, вошедшей в историю университетского городка.

После выпуска Грегори Маннинг отправился навстречу мировой славе — исколесил все планеты, за исключением Юпитера и Сатурна, посетил каждый обитаемый спутник, взбирался на лунные кратеры, погружался в венерианские болота, пересекал марсианские пустыни, гонимый неуемной жаждой все повидать и испытать на собственном опыте. А Рассел Пейдж окунулся в безвестность и похоронил себя в научных исследованиях, шаг за шагом приближаясь к цели своих трудов — открытию нового источника энергии… дешевой энергии, способной предотвратить угрозу диктатуры «Межпланетной».

Пейдж отвернулся от закутка с выпрямителями.

— Возможно, скоро у меня будет что показать Грегу, — сказал он сам себе. — Может быть, после стольких лет…

Грегори Маннинг примчался через сорок минут после звонка Пейджа в Чикаго. Ученый, поджидавший Грега на крошечной лужайке, что опоясывала дом, соединенный с лабораторией, увидел лишь мгновенный промельк самолета, который с пронзительным воем пронесся к небольшому взлетному полю и совершил идеальную посадку.

Торопясь навстречу Грегу, вылезавшему из самолета, Рассел отметил про себя, что его друг ничуть не изменился, хотя они уже год как не виделись. Что раздражало в Маннинге, так это его вечная молодость.

Грег был в бриджах, сапогах и старом твидовом пальто; вокруг шеи развевался ярко-голубой шарф. Он приветственно махнул рукой и устремился вперед по тропинке; до Расса донесся скрип гравия под его сапогами.

Лицо Грега было сурово, как обычно. Чистое, гладкое лицо, тяжелое, с непреклонным взглядом.

Его пожатие чуть не раздавило руку Расса, но тон был довольно резким:

— Ты говорил очень возбужденно, Расс.

— У меня есть на то причина. Кажется, наконец я что-то нашел.

— Атомную энергию? — спросил Маннинг. В голосе его не было ни намека на волнение, только чуть затвердели морщинки у глаз, а на щеках еле заметно обозначились желваки.

Расс помотал головой.

— Не атомную. Если это энергия, то скорее материальная — секрет энергии материи.

Они остановились перед двумя креслами на лужайке.

— Давай присядем, — предложил Расс. — Рассказать тебе об этом я могу и здесь, а покажу немного позже. Мне не часто приходится бывать на воздухе.

— Приятное местечко, — заметил Грег. — Соснами пахнет.

Лаборатория прилепилась на вершине скалы в 7000 футах над уровнем моря. Впереди скала круто обрывалась вниз, открывая вид на долину с серебрящимся в лучах полуденного солнца ручьем. Сзади по склонам карабкались сосны, вдали мерцали белоснежные шпили гор.

Расс выудил из кармана кожаного пиджака табак и трубку, щелкнул зажигалкой.

— Вот как это было, — начал он и, удобно развалившись в кресле, рассказал о первом эксперименте.

Маннинг внимательно слушал.

— А теперь самое интересное, — продолжал Расс. — У меня и до того были смутные надежды, но на верный след, пожалуй, я напал именно тогда. Я взял металлический прут — ну, знаешь, обычный присадочный пруток — и ткнул им в сгустившееся силовое поле, если его можно так назвать… хотя это название ничего не отражает. Прут вошел. С трудом, правда, но вошел. И хотя поле выглядело совершенно прозрачным, прута не было видно, даже когда я просунул его так глубоко, что он уже должен был вылезти с обратной стороны. Такое впечатление, будто он даже не входил в шар. Будто я просто сложил прут, причем его плотность возрастала вместе с моими усилиями, словно я вталкивал прут внутрь его же самого. Хотя это, конечно, невозможно.

Расс умолк и пыхнул трубкой, не отрывая глаз от снежных вершин в пурпурной дали. Маннинг ждал.

— В конце концов прут вышел наружу, — снова заговорил Расс. — Заметь: вышел, хотя, если верить своим глазам, я мог бы поклясться, что он не входил в сферу. Но вышел он под прямым углом по отношению к тому месту, куда я его совал!

— Погоди секундочку! — сказал Маннинг. — Тут что-то не так. Ты повторял опыт?

— Я повторял его раз десять, и результат все время был один и тот же. Но слушай дальше. Когда я вытащил прут из шара — это было несложно, — он стал на пару дюймов короче. Я сам себе не поверил. Поверить в это было еще труднее, чем в то, что прут отклонился на девяносто градусов. Я замерил все пруты, убедился, что ошибка исключена, и тщательно записал данные. Каждый прут укорачивался примерно на два дюйма после того, как вылезал из шара. И все они меняли внутри сферы направление и выходили совсем не там, где должны были.

— У тебя есть какое-нибудь объяснение? — холодный голос Маннинга зазвенел от волнения.

— Скорее теории, чем объяснения. Видишь ли, прут, засунутый в шар, становится невидим, будто его там и нет. А может, его там и вправду нет. Сферу невозможно ничем потревожить, иначе в ней изменилось бы соотношение потенциальной и кинетической энергии. Похоже, это основное предназначение сферы — оставаться неизменной. Если бы прут коснулся проволоки внутри поля, он бы на нее надавил, прогнул, то есть воздействовал бы на нее силой и уменьшил бы величину потенциальной энергии. Поэтому прут должен был как-то пройти, не задевая проволоки. Мне кажется, он вошел в какую-то высшую плоскость существования и обогнул проводник. При этом прут вынужден был сделать столько поворотов — четырехмерных поворотов, — что утратил часть своей длины. А может, у него просто увеличилась плотность, я не знаю. Возможно, этого никто никогда не узнает.