Что?
Это не имело смысла. Мы с Андреем даже не подозревали, что кто-то еще работает над этой проблемой. Но Джон оказался прав. Всего через несколько дней в "Таймс" появилась его статья, озаглавленная "Исследователи объявили о достижении в области программного обеспечения для распознавания изображений". Он написал: "Две группы ученых, работая независимо друг от друга, создали программное обеспечение для искусственного интеллекта, способное распознавать и описывать содержание фотографий и видео с гораздо большей точностью, чем когда-либо прежде".
В академическом соперничестве нет ничего нового, и конкуренция между исследователями всегда была частью магии, которая делает наш мир такой плодородной почвой для инноваций. Тем не менее было странно, что меня это застало врасплох. Исследовательский мир известен своей открытостью, иногда до предела; если не считать права хвастаться тем, что открыл что-то первым, к нашей работе обычно не относятся как к интеллектуальной собственности, не говоря уже о чем-то конфиденциальном, вроде коммерческой тайны. Она предназначена для того, чтобы ею делились со всем миром, включая наших самых яростных соперников, и нередко еще до публикации результатов мы имеем хотя бы некоторое представление о том, кто над чем работает. Затем я углубился в чтение, и все стало ясно.
Уже много лет я и мои коллеги закатываем глаза на то, как пресса склонна преувеличивать достижения ИИ. Но однажды газетная статья заставила меня понять, насколько быстро меняется мир. Нашим соперником была не какая-то таинственная группа исследователей из другого университета. Это была компания Google.
Глава 10. Обманчивая простота
Я почувствовала, как вибрирует мой телефон, когда зазвучала музыка. Это было летним днем 2013 года, и мы с Сильвио присутствовали на бат-мицве дочери друга. Это был подходящий момент, чтобы нас прервали, поскольку торжественность церемонии только что уступила место атмосфере вечеринки на приеме. Я жестом показала, что мне нужно ответить на звонок - отговорка, которую Сильвио наверняка счел удобной, учитывая мое нежелание танцевать на публике, - и выскочила на улицу.
"Привет, папа, как дела?"
Его тон ответил на мой вопрос раньше, чем его слова.
"Я думаю, у вашей мамы жар. Ей трудно дышать, и она говорит, что у нее болит грудь. Где вы? Что мне делать?"
Я резко вдохнул, и сердце мое упало. К этому моменту я никогда не смогу привыкнуть, каким бы привычным он ни стал. Ну вот, опять, - подумала я. Опять.
За двадцать с лишним лет наша семья пережила больше случаев близкого столкновения и ночных страхов, чем я могу вспомнить, проведя, как мне казалось, целые главы нашей жизни в отделениях скорой помощи, реанимации, приемных операционных и других аббревиатурных больничных помещениях. Заболевание сердца, укоренившееся в подростковом возрасте моей матери, вызванное тяжелой ревматической лихорадкой и оставленное прогрессировать в течение десятилетий, всегда было главным виновником, но оно вызвало падение домино во всех направлениях, от побочных эффектов лекарств до почти смертельного кровоизлияния в мозг, которое мы поймали по счастливой случайности. Я сидел с матерью, когда мы пытались разобраться в сетях страховых компаний, искали варианты финансовой помощи и даже совершили поездку в Китай, когда местные возможности лечения иссякли. Постепенно моя роль превратилась из переводчика с китайского языка для подростков в нечто вроде неофициального специалиста по работе с пациентами: я разыскивал специалистов, организовывал консультации и лечение, отслеживал симптомы и следил за графиком приема лекарств и восстановления, который, казалось, никогда не мог стабилизировать ситуацию надолго. По всем признакам это была вторая карьера.
Фирменное упорство моей матери не ослабевало, даже когда одно бедствие, казалось, сливалось с другим. Но каждый новый толчок оставался со мной. Потрясения не столько утихали, сколько застывали, образуя фундамент жизни, прожитой в постоянном ожидании следующей порции плохих новостей - любая из которых грозила стать последней, - и мой желудок опускался каждый раз, когда я видел ее имя на экране своего телефона. Независимо от того, куда вела меня жизнь, я чувствовал себя обреченным на постоянное состояние уязвимости.
После очередного двухдневного вихря последнее испытание закончилось. Колебания сердца, усугубленные лихорадкой. Может быть, грипп. Страшно, но не экзистенциально. Я опустилась на пластиковое кресло в углу больничной палаты, инстинктивно открыла ноутбук и на несколько минут погрузилась в щелчки и клацанье. Трудно переоценить значение любви к своей работе в такие моменты. Но что-то было странным. Я чувствовал это, как покалывание на периферии.