Бочонок вырезал все то, чего не мог снять. Алена — сцену любви. Блин, я бы не отказался.
Я удалил большую часть диалогов. Ну его на фиг, пусть будет динамика.
Действие мы перенесли в город. То есть это Зона, но в городе — ангары, цеха какие-то.
Я презрительно смотрю на Милку. Она все равно не играет уже в этих сценах — чего за нами шляется?
Киря уже на другой стороне, перешел по сходням.
— Отвали! — кричит Бочонок. — Не лезь в кадр! — Он пристраивается с камерой у самого края крыши. — Есть ракурс. Пошел.
Алена смотрит с интересом.
Мы уже репетировали этот прыжок. Я не ямакаси, но перепрыгнуть смогу, тут немного, да и соседняя крыша недалеко.
Беру разгон. Черт, детские игры. Перепрыгнуть через проем на высоте восьми этажей. Приземлиться, перекатиться, побежать дальше. Не споткнуться. Не бояться. Не бояться. Не бояться.
Страшно. На репетиции не было страшно.
Бегу, пропасть ближе и ближе. Отталкиваюсь. Страшно боюсь, что нога сорвется. Взмываю в воздух, подо мной проносится улица, проносится с огромной скоростью. Четко приземляюсь, но перекатываюсь неудачно, шея болит. Вскакиваю, бегу дальше.
— Зачет! — тонко кричит Бочонок.
Самое худшее, что в любом случае нужен еще один дубль. Бочонок аккуратно, держась за парапет, переходит по сходням к нам с Кирей. За ним идут Милка и Алена.
Я прохожу мимо Алены, смотрю ей в глаза. Я никогда не пойму, почему я ей безразличен.
Снова становлюсь на ту же точку. Бочонок пристраивается напротив, снимает с другого ракурса. Разгоняюсь. В этот раз все легко. Мне не страшно. Взмываю в воздух, перепрыгиваю, перекатываюсь.
— Снято, — говорит Бочонок.
Киря аплодирует, Милка тоже. Алена улыбается.
— Всё, — говорит Киря. — На сегодня закончили. Завтра павильон. Если успеем — завтра доделаем.
— Смонтировать успеем? — спрашивает Бочонок.
— А то ж! — говорит Киря. — Ты беготню, я — базары. И всё. До двенадцати справимся.
— Ма опять ругаться будет.
— С твоей Ма я уже говорил.
— Ты ей не авторитет.
Уж конечно. Кире восемнадцать. Какой он авторитет. Я улыбаюсь. У Бочонка хорошая мама. Она даже смотрела несколько эпизодов из фильма. Мать, которая поддерживает хобби сына, — это очень хорошая мать. Моя мама не знает, что я бегаю по крышам.
По сходням возвращаемся на первую крышу. Идем к лестнице.
— Куда сейчас? — спрашиваю.
— Ко мне, монтировать, — говорит Киря. — Кто с нами?
Качаю головой. Я — играю. Я — Рэд. Меня мало интересует процесс монтажа и ругань Бочонка и Кири.
— Я с вами, — говорит Милка.
Она готова присоединиться к любой компании, лишь бы не оставаться одной. Милка красивая, но ее никто не любит, потому что она тупая.
— Не-а, — говорит Алена.
Мы спускаемся. Я первый и не вижу, кто за мной.
Съезжаю вниз по выдвижной лестнице, смотрю, кого нужно принимать. Бочонок медленно ползет за мной, прижимая к себе камеру. Беру камеру, помогаю ему слезть. За Бочонком — Милка, принимаю ее за талию, опускаю на землю. Милка смотрит на меня влюбленными глазами. Алена спрыгивает сама с середины лестницы, приземляется изящно, по-кошачьи. Смотрит с усмешкой.
Идем по улице.
— Завтра у цеха, в полдень, — говорит Киря.
Цех — это на окраине. Там все отлично подходит для финальной сцены. Я спрыгиваю в люк и там сталкиваюсь со сталкером Миледи. Это Алена. Миледи тоже стремится к Золотому Шару. У нас там какой-то дурацкий диалог, кажется, я еще не читал, сегодня надо ознакомиться. А может, и нет никакого диалога: все равно половину фраз от балды говорю, просто примерно по сценарию. А потом она как бы чуть не погибает, а я ее спасаю. И мы вместе идем к Шару. Такой вот хеппи-энд. Ну да, мы отклонились от сюжета. Но в фильме должна быть любовь, иначе не пойдет. Собственно, там и планировалась любовная сцена, от которой отказалась Алена.
— О'кей, — говорю я.
Мы выходим на широкую улицу. Машин немного, сейчас вечер, час пик уже позади. Начинает темнеть. Пасмурно, туманно.
— Мы направо, — говорит Бочонок.
Мне налево. Алене тоже. Интересно, пойдет ли она со мной или назло пойдет обходным путем?
Пожимаю руку сначала Кире, потом Бочонку. Милка хочет чмокнуть меня в щеку, я отстраняюсь. Она чмокает в щеку Алену. Алена машет остальным рукой.
Идем вдвоем. Прохладно, свежо.
Молчим.
Хочется сказать ей многое. Хочется сказать, что я ее люблю. Хочется сказать, что я хочу видеть ее около себя всегда. Что она самая прекрасная из всех девушек, которых я когда-либо видел. Хочется сказать так много.
Хочется ничего не говорить, а просто обнять ее, согреться о ее тело, впиться в нее, влиться. Смотреть ей в глаза, утыкаться носом в ее огненные волосы.
Алена улыбается сама себе.
— Пошли в кино сейчас, а? — глупо говорю я.
Сеанс через двадцать минут, до кинотеатра пять минут ходьбы.
— Мне надо домой, — говорит Алена.
Я точно знаю, что ей не надо домой. Ее родители уехали сейчас во Францию, к друзьям. У нее свободная квартира.
— Зачем? Родителей нет, — говорю я.
Она смотрит на меня. Прекрасно ведь понимает, что мне нужно. Прекрасно.
— Нет, Тима. Я не пойду с тобой в кино.
Ненавижу эту усмешку.
Она единственная девушка, которую хочется так сильно и которая так умеет издеваться. Сколько там от любви до ненависти?
Идем молча.
— Пока, — говорю я.
И сворачиваю в переулок. До моего дома еще идти и идти, но я лучше сделаю крюк. Я знаю, что поступаю глупо, что нужно делать что-то другое, но я не умею и не могу. Я даже не слышу, прощается ли она со мной.
Утро. Подъем. Восемь часов — я не умею спать дольше. Терпеть не могу валяться в кровати.
Вскакиваю рывком, встаю на руки. Так я тренирую вестибулярный аппарат. Меня почти не кружит. Пытаюсь отжаться, стоя на голове. Пока не получается, падаю на спину, но удачно: ничего не задеваю. Вчера задел велосипед, было больно.
Велосипед занимает полкомнаты. Отодвигаю его, достаю из шкафа свежие носки. Одеваюсь.
Мама еще спит: у нее была вчера ночная смена. Ужас: ночная смена в ночь с субботы на воскресенье.
Бреду на кухню, ставлю чайник, изготавливаю бутерброд с сыром. Пью чай.
На улице все так же пасмурно. Это хорошо: значит, можно снимать и сцены на открытом воздухе. По сценарию в Зоне всегда пасмурно.
Блин, завтра опять на пары. Но это завтра.
Мама проснулась. Слышу движение. Надо смотаться из дому, пока не начались расспросы типа: «Куда ты идешь?» или «Когда ты вернешься?» Иду в комнату, надеваю потертые вельветовые джинсы — в них я был вчера. Выкатываю велосипед в прихожую.
Из спальни выходит мама.
— Чего в такую рань? — спрашивает.
— Доброе утро, — говорю я. — Кататься.
Мама смотрит на меня, уходит в кухню.
Обуваюсь, выхожу. Мы живем на втором этаже, велосипед хороший, легкий, сбегаю вниз по лестнице. На улице прохладно, но через десять минут я вспотею от жары: я езжу быстро, не в прогулочном темпе.
Господи, когда асфальт переложат? Ни велосипеду не проехать, ни машине.
Разгоняюсь с горки. Рядом идут машины. В кармане звонит мобильник. Это Киря: тоже не спится.
— Привет.
— Здоров.
— У тебя веревка есть?
— А с твоей что?
— Я что-то ей не доверяю.
Да уж. Алене на этой веревке на высоте шестого этажа болтаться, а он не доверяет. У меня веревки нет.
— Нет, у меня нет. Поди да купи страховочную.
— Где денег взять?
— Ну, у Гаврика стрельни.
— Мысль.
— Давай.
— Давай.
Кладу мобильник в нагрудный карман. Говорят, вредно для сердца. Но я в это не верю.
Сворачиваю, пересекаю проезжую часть, кто-то сигналит. Оборачиваюсь. Урод, объехать велосипед ему трудно.
Я думаю об Алене. Настроение сразу портится. Если бы при внешности Алены у нее был характер Милки… Или, может быть, нет. В таком случае я вряд ли относился бы к ней так. Внешность — это одна из составляющих, верно?
Она меня откровенно отшила. Послала на хрен. Не знаю, даже не представлю, что делать в такой ситуации. Добиваться дальше? Можно сделать еще хуже. Бросить это? Сдаться? Не хочу.