Ниссон Яковлевич Зелеранский, Борис Абрамович Ларин
Мишка, Серёга и я
Часть первая
I
Шел урок физкультуры.
Мы прыгали через «козла». Сначала мальчишки — от «А» до «Я», потом девочки. Моя фамилия начинается на «В» — Верезин. Но среди мальчиков меня обычно ставили последним. Это потому, что мне еще ни разу не удавалось перепрыгнуть. Для девочек и для меня «козла» всегда опускали.
Очередь подвигалась быстро.
— Иванов, — сказала учительница физкультуры и заранее поставила пятерку.
Серёга отделился от очереди. Потом я увидел взлетевший над «козлом» рыжий затылок и растопыренные ноги подошвами назад.
— Сперанский, — вызвала преподавательница.
Я с тоской наблюдал, как прыгают ребята, и ругал себя за несообразительность. На перемене, хлопая партой, я случайно прищемил палец. Вполне можно было соврать, что начинается нарыв. Меня освободили бы от физкультуры. Но я слишком поздно догадался об этой возможности.
Те ребята, которые уже получили отметки, раскачивались на перекладине или карабкались по шведской стенке, похожей на большие счеты без костяшек.
(Физкультура, я считаю, — дело второго сорта. Я никогда об этом не говорю, но уверен, что это так. Недаром же, когда нужно назвать какой-нибудь спортивный предмет, люди даже не пытаются изобрести новое слово, а просто крадут старое: «конь», «кольца» или «снаряд».)
Наступила моя очередь. Учительница подошла к «козлу» и опустила его сантиметров на двадцать.
— Ой, высоко, я боюсь! — передразнивая меня, сказал с перекладины Серёга Иванов.
— И вовсе он не боится, — насмешливо отозвалась за моей спиной одна из девочек. — Просто обижается, что его заставляют прыгать вместе с нами!
— Верезин! — скомандовала физкультурница.
У меня вспотели ладони. Я перевел дыхание и побежал. Я бежал как-то обреченно. Потому что знал: перед самым «козлом» все равно остановлюсь и отойду в сторону.
— Не робей, Гарик! — крикнула мне вдогонку физкультурница. — Лучше быть первым среди девочек, чем последним среди мальчиков.
Это было как пощечина. Я сразу остановился, смерил взглядом учительницу и повернул к низенькой скамеечке у стены.
— Ты что, Верезин? — строго спросила физкультурница.
— Нога заболела, — сухо ответил я и захромал.
Ребята засмеялись. Мне стало очень горько. Конечно, хорошо было бы гордо выйти сейчас из зала и хлопнуть дверью, чтобы всем им стало стыдно.
Но я на это не решился. Я сел на скамеечку и вытянул ногу. Ко мне подошел Мишка Сперанский и спросил со злостью:
— Идиотничаешь?
Я отвернулся и молча погладил ногу.
Если мою маму спрашивают, с кем я дружу, она всегда называет Мишку. Наши родители вместе приехали в Москву из Оренбурга. Поэтому считается, что мы с Мишкой должны быть неразлучны. А на самом деле он неразлучен с Серёгой Ивановым. Трудно понять, что их связывает. Очень уж они непохожи друг на друга. Серёга непоседливый, насмешливый, нетерпеливый. Он вечно изобретает какие-нибудь каверзы. За это его и любят в классе. С ним никогда не бывает скучно. Зато учителям от его выдумок совсем не весело.
Года три назад, когда мы были еще пятым «г», Серёга, например, притащил в кабинет ботаники улей с пчелами. Он объяснил, что дарит его школе, чтобы в школьной столовой появился бесплатный мед.
Оказавшись в ботаническом кабинете, пчелы сейчас же разлетелись по всем этажам. Может быть, они отправились искать цветы?
Первым они укусили нашего завхоза. Потом во всех классах захлопали двери, и малыши с ревом стали выбегать на улицу. А к нам примчался завуч и, держась за раздутую щеку, закричал, что мы скверные мальчишки и что он всех нас исключит из школы.
Я до сих пор подозреваю, что Серёга тогда твердо знал, что пчелы разлетятся.
Мишка Сперанский — совсем другой человек, чересчур серьезный и слишком принципиальный.
В начале года мы избрали его комсоргом. Это окончательно испортило Мишку. Он с яростью принялся себя перевоспитывать. Прежде всего Мишка прекратил читать детективные романы, которые очень любил, и перестал плевать сквозь зубы (это умение считалось у нас очень ценным, а Мишка плевал дальше всех в классе).
Я, конечно, сразу же заметил все эти перемены.
— Хочешь, чтобы тебя на плакате нарисовали? — спросил я.
В ответ Мишка показал мне кулак:
— Во, если растреплешься!
Никто не должен был замечать, как он закаляет свою волю! Я понимал его. Если бы я переделывал характер, я бы тоже это скрывал.