Ф. Энгельс в своём письме Маргарите Гаркнесс писал по доводу её рассказа, который он считал недостаточно реалистичным: «На мой взгляд, реализм подразумевает, помимо правдивости деталей, правдивость воспроизведения типичных характеров в типичных обстоятельствах. Характеры у вас достаточно типичны в тех пределах, в каких они действуют, но нельзя того же сказать об обстоятельствах, которые их окружают и заставляют их действовать».
Совершенно ясно, что, по мнению Энгельса, типические обстоятельства, то есть типические условия жизни, являются чем-то более важным, более существенным, чем типические характеры. Именно жизненные обстоятельства заставляют людей поступать тем или иным образом, именно условиями жизни формируются, создаются сами характеры.
Понимание типичности в искусстве исключительно как типичности характеров приводит к ничем не оправданному требованию, чтобы любое изображённое писателем лицо представляло собой тип, то есть обобщённый, собирательный образ. Писатель, однако, наряду с типическими характерами изображает часто характеры и нетипические и даже исключительные. Но если принимать каждое выведенное писателем лицо за тип, то к типическим придётся отнести и такие образы, которые обобщёнными, собирательными не являются и, следовательно, типическими уже не могут быть названы. Понятие типического в таком случае становится слишком растяжимым, неясным, ничего не объясняющим.
В своей книге «Проблема типического в художественной литературе» А. И. Ревякин пишет: «Художественно-типическими могут быть образы и необычные, из ряда вон выходящие, исключительные. Но при этом необходимо заметить, что исключительное не может быть типическим, если оно остаётся единичным, не имеет себе подобных явлений, изолировано от окружающего. Исключительное становится типическим лишь в том случае, если в нём выражено существенное явление, некогда бывшее массовым (отживающие явления), или то, которое вновь возникает и должно стать массовым. Иными словами, типическое, раскрывающееся в виде исключительного, представляет собой не только качественное, но всегда в той или иной степени и количественное явление».
Последнее очень верно. Непонятно, однако, к чему исключительное называть исключительным, если оно в той или иной степени количественное, то есть распространённое, повторяющееся явление. Если оно — нечто количественное, то уже может быть обобщено в каком-то собирательном образе, типе и в таком случае не должно называться исключительным. Если типичность или нетипичность определяется степенью этого количества, то тогда надо выяснить, при каком количестве характер остаётся ещё исключительным и при каком он становится уже типическим, например: можно ли при наличии одного бюрократа на каждое учреждение сказать, что бюрократ — фигура типическая, или мы можем это сказать лишь в том случае, когда на каждое учреждение будет приходиться по пять бюрократов. Установить тут, однако, ту или иную пропорцию не представляется всё же возможным. Исключительное — и есть исключительное, то есть явление единичное. Если литература изображает в каких-то случаях единичное, исключительное, это надо принять как факт, но необязательно подводить исключительное под типическое, единичное под множественное.
Если согласиться с мнением, что исключительное становится типическим, когда в нём выражено существенное явление, некогда бывшее массовым, или то, которое должно стать массовым, то образ бюрократа и вовсе не может быть назван типическим, поскольку бюрократизм никогда не был и, надо надеяться, никогда не будет явлением массовым. Совершенно очевидно, что ни количественный, арифметический подход, ни отождествление типического с массовым, в том числе с массовым-инертным и массовым-потенциальным, ничего в проблеме типического не решает.