Особенно много общего бывает в людях, принадлежащих к одному социальному кругу: классу или сословию; к одному роду занятий. Но и в людях, принадлежащих к разному кругу, к разному роду занятий, мы можем замечать что-то общее в их привычках, в нравственных качествах, в складе ума, в темпераменте, в волевых качествах и т. д. Такие люди, которых мы можем как бы мысленно объединить по их принадлежности к какому-нибудь кругу, по их нравственному или умственному складу, по мировоззрению, являются типами в жизни, жизненными типами. Мы выделяем их из общей среды, так как лучше запоминаем их в силу их повторяемости. Эти люди ярче других отражают существующие жизненные закономерности, являются выразителями общественных тенденций, то есть чего-то важного, существенного, общеинтересного. В силу этого писатели и делают часто их героями своих произведений. Сам факт существования таких людей, их действия, поступки, судьбы, ситуации, в которые они попадают, подсказывают писателю замыслы его произведений, иначе говоря, внушают те мысли, которыми он хочет поделиться с читателями.
Делая наброски к роману «Новь», Тургенев намечал будущие образы: «Тип русской красивой позёрки вроде Зубовой, — записывал он, — потом тип девушки, несколько изломанной „нигилистки, но страстной и хорошей (вроде госпожи Энгельгардт)“». Описывая героинь романа «Новь» Сипягину и Марианну Синецкую, Тургенев изобразил их вроде своих знакомых Зубовой и Энгельгардт. Может быть, он изобразил Зубову и Энгельгардт неточно, может быть, вольно или невольно и изменил в них что-нибудь, может быть, в соответствии с замыслом своего произведения приписал им поступки, которых они не совершали в жизни, но совершенно ясно, что он не собирал эти характеры по кусочкам, а воспринимал их целостно, как реально существующие в жизни типы. Весьма возможно, что Тургенев встречал не одну такую красивую позёрку, как Зубова, и не одну изломанную «нигилистку» вроде Энгельгардт, но именно Зубову и Энгельгардт он, как видно, знал лучше, ближе, нежели других, или, может быть, Зубова и Энгельгардт были типичнее, чем все остальные, представляли собой более ярко, более полно выраженные типы, во всяком случае, эти две реально существовавшие женщины маячили перед его умственным взором, их голоса звучали у него в ушах, когда он работал над своим романом.
Чехов в «Чайке» изобразил историю своих знакомых Л. Мизиновой и писателя Потапенко (взаимоотношения Заречной и Тригорина). Левитан, как известно, был обижен, когда узнал себя в одном из героев чеховских произведений. Лев Толстой, как пишет в своих воспоминаниях А. Мошин, говорил: «Я часто пишу с натуры. Прежде даже фамилии героев писал в черновых работах настоящие, чтобы яснее представлять себе то лицо, с которого я писал. И переменял фамилии уже заканчивая отделку рассказа… Но я думаю так — что если писать прямо с натуры одного какого-нибудь человека, то это выйдет совсем нетипично, — получится нечто единичное, исключительное и неинтересное… А нужно именно взять у кого-нибудь его главные, характерные черты и дополнить характерными чертами других людей, которых наблюдал…»
Толстому, как видим, необходимо было иметь представление о реальном, конкретном, живом человеке, чтобы дать более или менее яркое, правдивое его изображение. Представляя его перед собой как бы вживе, писатель ловил, схватывал его черты, движения, мимику, мог даже догадываться о его поведении, поступках, словах в тех ситуациях, которые вытекали из замысла произведения. Точному, яркому представлению, видению мешало, если писатель начинал именовать этого человека не так, как его звали в жизни. Получалось впечатление, что речь шла о ком-то другом, уже не известном автору, — образ начинал тускнеть, принимал неясные очертания. Когда по замыслу произведения нужен был тот или иной персонаж, для Толстого было естественно вообразить себе этот персонаж в виде какого-нибудь уже известного ему лица. Однако не всегда среди известных ему, запомнившихся лиц можно было найти такое, которое полностью отвечало бы замыслу. Если это лицо подходило к замыслу в своем основном, главном, Толстой писал с него как бы с натуры и, дополняя чертами других людей, создавал образ, который уже более полно подходил к замыслу, то есть отражал в большей степени то, что было задумано писателем, то, что он представлял себе в мыслях.