С одной стороны, проф. Л. Тимофеев считает, что юмор (то есть смешное) в искусстве является отражением комического (то есть смешного) в жизни, но, с другой стороны, он считает, что юмористический образ — это не обычный художественный образ, отражающий правду жизни, каковы, например, образы положительный, отрицательный, трагический и т. д., а какой-то особый тип образа. Его особенностью, как это можно понять, является то, что он рисует жизнь «в заведомо „сдвинутом“ плане», то есть, попросту говоря, в искажённом виде.
О том, что «сдвинутость» плана необходимо понимать как искажённость, подтверждает оценка проф. Л. Тимофеевым не только юмора, но и сатиры. «С одной стороны, сатира стремится к воссозданию действительности, к реальному раскрытию недостатков и противоречий жизненных явлений, — пишет он, — но вместе с тем сила протеста и негодования в ней настолько велика, что она пересоздаёт эти явления, нарушает пропорции, осмеивает их, рисует их в гротескной, искажённой, нелепой, уродливой форме».
Казалось бы, сатирическое явление — это нечто уже само по себе искажённое, уродливое, — явление, в котором самой жизнью (условиями жизни) нарушены нормальные, естественные пропорции. Для чего же нужно в таком случае нарушать пропорции того, в чем эти пропорции сами по себе нарушены, уродовать и искажать то, что само в себе искажено и изуродовано? Почему в таком искажающем пересоздании не нуждается ни положительный, ни отрицательный, ни трагический образ? Всё это нарочитое сдвигание, искажение нужно, как нетрудно понять, для того, чтобы стало смешно. Без этого якобы смешно не получится. Проф. Л. Тимофеев так и пишет: «Сатирический образ — это образ гротескный, в котором сдвинуты жизненные пропорции. В силу этого он и вызывает смех».
Если в жизни смех вызывает то явление, в котором нормальные пропорции сдвинуты, искажены, то искажать их ещё больше следует, очевидно, лишь для того, чтоб они выглядели ещё смешней. Однако нужно ли это? Разве в искусстве мы хотим представить в более смешном, или в более грустном, или в более страшном виде то, что в жизни встречаем в менее смешном, менее грустном, менее страшном виде? Разве нужно исказить правду, чтоб стало видно, что это правда, или исказить ложь, чтоб доказать, что это ложь. Правда, как и ложь, говорит сама за себя, и если мы хоть немножечко исказим правду — это будет уже не правда.
Ошибка Л. Тимофеева проистекает из того, что свои выводы он делает на основе рассмотрения тех сатирических произведений, в которых находит подтверждение своих взглядов, оставляя без внимания те произведения, которые этих взглядов не подтверждают. Ссылаясь на произведения Рабле, Свифта, Щедрина, Л. Тимофеев пишет, что сатира, «отрицая явление в основных его особенностях и подчеркивая их неполноценность при помощи резкого их преувеличения, естественно идёт по линии нарушения реальных форм явления, тяготеет к условности, к гротеску, к фантастичности».
Действительно, в каких-то случаях сатира Свифта, Рабле, Щедрина пользуется условными, гротескными, фантастическими образами (великаны и лилипуты, градоначальник с органчиком в голове и т. д.), однако условность и фантастичность — вовсе не исключительная принадлежность сатиры. Сказка тяготеет к условности, фантастичности, гротеску ещё в большей степени, чем сатира, но, как правило, в сказке это не вызывает смеха, не приводит к сатире. Больше того, многие сатирические сказки, например сказки типа «Барин и мужик», наоборот, тяготеют к конкретности, реальности образов. Барин в этих сказках — это реальный барин, то есть обыкновенный помещик, а не какое-нибудь аллегорическое существо или животное, олицетворяющее богатство, власть; мужик — обыкновенный мужик.
Несмотря на отсутствие условности, фантастичности образов, такая сказка, однако, не перестает быть сатирической. Следовательно, сатирической её делает вовсе не фантастическое искажение образов.
В таких произведениях Гоголя, как «Вий», «Страшная месть», много фантастических, гротескных образов (Вий, колдуны, черти, ведьмы, ожившие мертвецы), но сами по себе произведения эти не сатиричны. В то же время такие произведения Гоголя, как «Ревизор» или «Мёртвые души», сатиричны, но не содержат условных фантастических образов. Сатира, как видим, существует помимо фантастики и независимо от неё, так же как фантастика (фантастичность, условность образов) существует помимо сатиры. Следовательно, они друг друга не обусловливают и ничего друг в друге не объясняют.