Смеяться, как мы убедились, можно по-разному. Во-первых, смеяться можно одобряя, утверждая добро. Это будет обычный радостный смех, который включает в себя и сочувственный, то есть тот смех, которым мы смеёмся, сочувствуя кому-нибудь, радуясь за кого-нибудь (например, радуясь чьему-либо выздоровлению). Во-вторых, можно смеяться, одобряя зло. Это будет злорадный смех. О нём достаточно говорили. В-третьих, можно смеяться, осуждая зло. Это будет осуждающий смех, свидетельствующий о наличии комического явления. Наконец, в-четвёртых, можно смеяться, осуждая добро (и это может случиться!). Таким смехом, который является как бы антиподом осуждающего смеха, способны смеяться трусы над людьми храбрыми, скупые над щедрыми, лодыри над трудолюбивыми, обманщики над правдивыми, пьяницы над трезвенниками и т. д.
Подобного рода люди считают, что смешно быть щедрым, так как можно самому остаться без средств, смешно быть храбрым, так как, совершая храбрый поступок, можно самому пострадать, смешно быть честным, так как иногда выгодно прибегнуть к обману. То, что в обществе принято считать достоинствами, эти люди причисляют к недостаткам, так как думают лишь о себе, и поэтому их смех можно было бы назвать эгоистическим или антиобщественным.
Эгоистический смех тоже маскируется под осуждающий. Если бы мы сказали скупцу, что нехорошо смеяться над щедростью, поскольку щедрость хорошее качество, он сказал бы, что смеётся не над щедростью, а над безумной расточительностью. Если бы мы сказали трусу, что нехорошо смеяться над храбростью, он ответил бы, что смеётся не над храбростью, а над безрассудством и т. д. Однако каждый, у кого есть нормально развитое общественное чувство, знает, где храбрость остаётся храбростью, а где становится уже безрассудством, где, на каком этапе щедрость становится расточительством, где разумная бережливость переходит в обыкновенную, достойную осмеяния скупость.
Мы насчитали четыре основных вида смеха. Их можно объединить попарно. Два из них, радостный и осуждающий, утверждают добро, причём если первый действует прямо, то второй достигает цели путём отрицания зла. Два других — злорадный и эгоистический — утверждают зло, причём опять-таки, если злорадный идёт прямым путём, то эгоистический утверждает зло посредством отрицания, осмеивания добра.
Во всех видах смеха выражается, таким образом, наше отношение к добру и злу, к хорошему и плохому. Добром же, хорошим мы можем считать лишь то, что хорошо для всех и, конечно, наоборот. Все виды смеха выражают, следовательно, наше хорошее или плохое отношение к другим людям, к обществу.
Отличить радостный смех от злорадного, злорадный от осуждающего, осуждающий от эгоистического бывает подчас очень трудно (все они выражаются в одной форме), но это не должно нас смущать, так как отличить добро от зла тоже бывает трудно, мы, однако ж, постоянно занимаемся этим в жизни, хотя тоже, нужно признать, не всегда с успехом.
Мы уже видели, как пристрастность, слишком большое участие или сочувствие убивают в нас чувство комического. Мы охотно посмеёмся над оплошностью постороннего для нас человека, но не станем смеяться над такой же оплошностью человека близкого. Существует как бы мера сочувствия, которое принимает участие в формировании чувства комического. Сочувствуя в меру, мы будем смеяться над комическим явлением. Сочувствуя сверх этой меры, мы уже смеяться не станем, хотя комическое явление и будет налицо.
Ошибочно было бы думать, что чувство комического возникает тогда, когда мы совсем не сочувствуем тому, над кем смеёмся. По свидетельству профессора Л. Тимофеева, мы не стали бы смеяться над упавшим спортсменом в том случае, если бы он сломал себе ногу. Это, конечно, верно и доказывает, что известная доля сочувствия к спортсмену у нас всегда есть. Мы вообще не смеёмся над упавшими спортсменами, даже в тех случаях, когда у них остаются целы ноги. Присутствуя на футбольных матчах, можно видеть, как часто игроки падают. Это, однако ж, не вызывает у зрителей смеха. Каждый понимает, что, падая во время погони во весь опор за мячом, очень легко получить увечье. Если мы даже не сочувствуем игроку как спортсмену (не желаем ему удачи, потому что желаем удачи его противнику), то всё же сочувствуем ему как человеку. Та степень сочувствия, которую мы к игроку питаем, независимо от принадлежности к той или иной команде допускает наш смех лишь в менее опасных для его жизни случаях, например, если он промахнётся ногой по мячу или, зазевавшись, получит несильный удар мячом по затылку и пр.