Конечно, человек более сложное существо, чем какой-нибудь воробей. Воробью удастся ухватить хлебца кусочек — он и доволен. Возможностей у воробья мало. А был бы он на человечьем месте, отхватил бы он себе кусочек в виде благоустроенной квартирки в городе да ещё дачку двухэтажную за государственный счёт построил, да напустил бы в неё жильцов побольше, да получал бы с них денежки, а если бы позволили обстоятельства, то ещё и садик развёл бы, построил фабричку или заводик да нанял бы работничков. Сам лежал бы да в потолок поплёвывал, да говорил бы с умильным видом:
— Нешто я для себя, братцы? Не для себя я, честное воробьиное! Я что? Я нашёл, я съел. Вот и сыт. Кому от этого вред? Ведь это, если бы я не съел, государству кормить меня надо, а так я сам. Опять же яблочки уродились. Их продать можно. А тут и фабричка. Людишки опять же трудятся. Нешто мне всё это одному надо!
Или, скажем, взять такой вопрос, как обыкновенная воробьиная трусость. Воробей испугается какого-нибудь пустяка вроде хлебного мякиша; ну улетит, да и всё тут. А попади он на какое-нибудь человечье место, в какие-нибудь ответственные работники, например. Тут ведь всё не так просто, как хлебный мякиш. Тут воробью надо на себя ответственность брать. А как её брать? Он боится. Её, впрочем, можно бы и не брать, но и не брать он тоже боится. И решение самостоятельно надо иной раз принять, а ему страшно. Впрочем, не принимать — тоже страшно. И очки бывает иногда необходимо начальству втереть, да ему и это как-то боязно, хотя, если сказать по правде, то и не втирать начальству очков тоже боязно. Ему и слово-то сказать страшно, потому что слово-то, оно, это самое, как известно, — не воробей, вылетит, как его потом ловить будешь… Словом, трудно воробью на человечьем месте. Оставался бы воробьём, махнул бы на всё хвостом и улетел восвояси, а тут научись сперва и нос по ветру держать, и хвостом, когда надо, вилять, и конъюнктуру учитывать, и перестраховываться, и за бумажку прятаться, и бобы разводить, и язык за зубами держать, и на аршин в землю глядеть, и на холодную воду дуть, и ваньку валять, и вола крутить, и пули лить, и резину тянуть, и семь вёрст до небес лесом чесать… да мало ли что!
Обыкновенная воробьиная трусость, попадая в человеческий обиход, разветвляется на тысячу разных разностей. Тут и малодушие, и криводушие, и беспринципность, и лесть, и угодничество, и чинопочитание, и низкопоклонство, и пресмыкательство, и подхалимаж, и лицемерие, и притворство, и приспособленчество, и примиренчество, и непротивленчество, и двурушничество, и двуличность, и крючкотворство, и подсиживание, невмешательство, и подстрекательство, и заушательство, и пустозвонство, и головотяпство, и мимикрия, и хамелеонство… У обыкновенного, заурядного воробья, обыкновенная, ничем не прикрытая жадность, а тут и приобретательство, и накопительство, и скопидомство, и взяточничество, и казнокрадство, и кумовство, и продажность, и чревоугодие, и лизоблюдство, и иждивенчество, и вымогательство, и чинодральство, и надувательство, и очковтирательство, и карьеризм, и корыстолюбие, и сребролюбие, и стяжательство, и ловкачество, и левачество, и калымничество, и тунеядство, и паразитизм, то есть нечто уже и не совсем комическое.
Впрочем, не будем оскорблять людей обидными сравнениями с воробьями. Среди людей большинство всё же хорошие, а если и попадаются отдельные, отклоняющиеся от нормы, индивидуумы, то они скоро перевоспитаются.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что если в воробьях или вообще в животных нас смешит сходство с людьми, то именно с такими людьми, которых мы привыкли осмеивать. Если же смешит не сходство, то, во всяком случае, такие отрицательные качества, которые мы осмеиваем и в людях. Для нас важно отметить, что у животных мы встречаем эти отрицательные качества в чистом, неприкрытом виде, и поэтому можем быть уверены, что смеёмся именно над отрицательными качествами, а не над усилиями их скрыть или выдать за что-нибудь лучшее.
Мы обычно смеёмся над животными, как бы очеловечивая их в своём представлении, то есть отождествляя их поведение с поведением человека, приписывая им те же мотивы, которые могли бы руководить нами, рассматривая их поведение как бы в свете требований человеческого общества. Нас смешит трусливое поведение котёнка, щенка, воробья, зайца, потому что мы подходим к ним со своей обычной человечьей меркой, со сложившимся в человеческом обществе взглядом на вещи, хотя если дадим себе труд подумать, то сможем понять, что всякая осторожность со стороны этих зверей вполне оправданна и не является отрицательным качеством, поскольку в диком состоянии они живут в мире, где со всех сторон им грозит опасность, а иных средств защиты, кроме быстрых ног или крыльев, у них часто нет. И всё-таки свойство нашей психики таково, что любое проявление трусости, жадности, эгоизма, неловкости, неуклюжести, неумения может показаться нам комичным, то есть заслуживающим осуждения смехом независимо от того, встречаем ли мы их в человеке или в животном.