Мы будем неправы, если скажем, что искусство изображает лишь красоту, прекрасное, но будем правы, если скажем — прекрасно само искусство, и не только потому, что оно предполагает прекрасное выполнение, прекрасную форму произведения, а потому, и в первую очередь потому, что прекрасна сама цель искусства, его идея, заключающаяся в стремлении к истине, правде, справедливости, человечности, добру. Искусство, в том числе и художественная литература, может изображать любое явление жизни, и не только хорошее, положительное, но и отрицательное, однако как то, так и другое оно изображает ради своей прекрасной цели, ради хорошей, положительной мысли. Во главе угла, таким образом, всегда находится прекрасный замысел произведения, который требует такого же прекрасного оформления, прекрасной формы, прекрасного воплощения. Прекрасная форма всегда служит (подчинена) прекрасному замыслу или идее, а не наоборот. В музыке прекрасная, человечная цель, идея искусства достигается посредством музыкальных звуков; в танце — посредством движений человеческого тела; в архитектуре — посредством соотношения геометрических форм; в живописи, скульптуре, литературе, театре, кино, художественной фотографии — посредством изображения самых разнообразных явлений действительности.
Изображая эти явления, писатель хочет сказать людям то, что он узнал о жизни. Его деятельность — результат изучения жизни, какого-то жизненного опыта, результат знакомства с действительностью. Он узнал что-то новое, ещё неизвестное людям, ещё не открытое ими, с ним случилось то, что не случалось с другими или на что другие не обратили внимания; он убедился в том, что считавшееся многими истинным, справедливым, на самом деле не справедливо, не истинно или перестало быть истинным. Писатель чувствует настойчивую потребность сообщить об этом людям, так как ему кажется, что им полезно будет всё это узнать.
Сказанное справедливо не только по отношению к писателю, ощутившему потребность вынести свой приговор каким-то явлениям жизни, не только по отношению к художнику или фотографу, которому внушила тёплое, трепетное чувство какая-нибудь картина природы и который ощутил в себе потребность передать это чувство другим людям, но и по отношению к учёному, деятельность которого тоже заключается в изучении действительности и который также ощущает потребность сообщить другим людям о результатах своих наблюдений и исследований. Архимед не открыл бы своего закона, если бы не наблюдал в жизни, что различные предметы становятся легче в воде, в то же время человечество ничего не узнало бы об открытии Архимеда, если бы он сам не захотел сообщить людям о нём.
С этой точки зрения, между наукой и искусством нет той глухой стены, которую между ними иногда возводят. Как искусство, так и наука — это разные формы отражения (познания) человеком действительности. Обычно различие между наукой и искусством находят в том, что наука отражает действительность в форме абстрактных, отвлечённых понятий, искусство же отражает действительность в образах, живых картинах. Искусство, как говорят, — мышление в образах, наука — мышление в понятиях.
Искусство действительно не углубляется в область понятий так далеко, как это приходится делать науке. Искусство не формулирует никаких законов вроде закона Архимеда или правил, вроде правила правой руки для определения направления электрического тока. Однако, воспринимая произведения искусства, мы не просто созерцаем те или иные образы, а выносим на основании знакомства с ними какие-то суждения о действительности, составляем какие-то понятия о ней. Таким образом, если наука формулирует одни какие-то понятия, то искусство формулирует другие, хотя делает это и не тем методом, которым делает это наука.
Вместе с тем мы не можем сказать, что мышление в образах представляет исключительную привилегию искусства. Никакая наука не была бы возможна без отражения действительности в образах. Мы не смогли бы, например, обучить ребёнка арифметике, если бы не научили его сначала считать конкретные, а затем и воображаемые предметы (то есть их образы): карандаши, спички, палочки, яблоки и т. д. Осилив счёт, то есть поняв, что своё знание названий чисел он может применять по отношению к любым предметам, ребёнок всё же не сразу поймёт такие простые арифметические действия, как сложение или вычитание отвлечённых чисел. Здесь опять-таки придётся учить его, пользуясь наглядными представлениями, например: «Возьмём два яблока, прибавим к ним ещё два яблока. Теперь сосчитаем, сколько получится вместе: одно, два, три, четыре — всего, значит, у нас четыре яблока». Такую же операцию сложения мы повторим и с карандашами, и с кубиками, и со специально приготовленными для этой цели палочками. Постепенно, однако ж, ребёнку надоест повторять: два карандаша да два карандаша — четыре карандаша, два быка да два быка — четыре быка. На основании накопленного опыта он уже будет знать, что каких бы он ни взял два предмета, прибавив к ним ещё два, он получит четыре таких же предмета; так что можно, не тратя лишних слов, говорить просто: «два плюс два равно четыре».