Сэнди почувствовала, что это не она глазеет на бесконечную очередь братьев на другой стороне улицы, а сама очередь притягивает ее взгляд. И она снова очень испугалась. Несколько мужчин невидящими глазами посмотрели через дорогу на девочек. Девочки подошли к трамвайной остановке. Мужчины разговаривали между собой и поминутно сплевывали. Некоторые смеялись, но их смех переходил в сухой кашель, и они опять сплевывали.
Девочки ждали трамвая. Мисс Броди сказала:
— Когда я приехала в Эдинбург учиться, я сняла комнату на этой улице. Я вам сейчас расскажу про мою хозяйку, очень экономная была женщина. Обыкновенно каждое утро она заходила ко мне узнать, что я хочу на завтрак, и говорила примерно так: «Копченую селедку будете? Не будете. Яйцо всмятку скушаете? Не скушаете». В результате я на этой квартире завтракала только хлебом с маслом, да и того было совсем немного.
Смех девочек перекликнулся со смехом на другой стороне улицы. К тому времени очередь, то двигаясь, то останавливаясь, начала вливаться в двери бюро трудоустройства. Как только Сэнди перестала смеяться, ее вновь охватил страх. Она смотрела на медленно, рывками ползущую очередь, и та казалась ей единым организмом, телом дракона, который не имел права жить в их городе и все-таки не желал покидать его и был неуязвим. Сэнди подумала о голодающих детях. Эта мысль уменьшила ее страх. Ей захотелось заплакать, ей обычно всегда хотелось плакать, когда она видела уличных певцов или нищих. Ей захотелось, чтобы рядом была Дженни, потому что Дженни, стоило при ней завести разговор о бедных детях, тут же ударялась в слезы. Но змееподобное чудовище на другой стороне улицы начало подрагивать от холода, и Сэнди снова охватил трепет. Она обернулась к задевшей ее за рукав Мэри:
— Перестань толкаться.
— Мэри, дорогая, нельзя толкаться, — сказала мисс Броди.
— А я и не толкаюсь, — ответила Мэри.
В трамвае Сэнди отпросилась домой, сказав, что вроде бы у нее начинается простуда. Ее и вправду знобило. В ту минуту ей хотелось быть дома, в тепле своей комнаты, и даже сплоченный клан Броди казался ей сейчас не такой уж теплой компанией.
Но позднее, представив себе, как Юнис крутит сальто и делает шпагат на линолеуме в кухне у мисс Броди, а остальные девочки в это время моют посуду, Сэнди все-таки пожалела, что не пошла в гости. Она вынула секретную тетрадь, спрятанную между нотами, и добавила новую главу к «Хижине в горах», правдивой истории любви мисс Джин Броди.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Шли дни, с Форта дул ветер. Не стоит думать, что мисс Броди в пору расцвета была исключительным явлением или, поскольку одно связано с другим, не совсем в своем уме. Ее уникальность состояла лишь в том, что она преподавала в учебном заведении типа школы Марсии Блейн. В тридцатые годы таких, как мисс Броди, были легионы: женщины от тридцати и старше, заполнявшие свое обездоленное войной стародевическое существование поисками и открытием для себя новых идей, энергичной деятельностью в сфере искусства и социального обеспечения, просвещения и религии. Передовые старые девы Эдинбурга не преподавали в школах, тем более в таких традиционных, как школа Марсии Блейн. Именно поэтому, как считали незамужние дамы, работавшие в школе Блейн, мисс Броди была слегка не на своем месте. Но она была вполне на месте в ряду ей подобных: энергичных дочерей умерших или немощных коммерсантов, священников, университетских профессоров, врачей, бывших владельцев больших магазинов или рыбных промыслов, наделивших своих дочерей цепким умом, румяными щеками, лошадиным телосложением, способностью логически мыслить, бодростью духа и собственными средствами. В три часа дня таких, как она, можно было застать у демократических эдинбургских прилавков за спорами с владельцами бакалейных магазинов, а спорили они о чем угодно, начиная с подлинности Священного писания и кончая вопросом, что на самом деле значит надпись «гарантировано» на банках с джемом. Они посещали лекции, пробовали питаться только медом и орехами, брали уроки немецкого языка и затем пускались в путешествие по Германии пешком; покупали фургоны и отправлялись в горы, к озерам; они играли на гитаре и поддерживали начинания всех новых мелких театральных трупп; они снимали квартиры в трущобах, раздавали соседям банки с красками и учили, как простыми средствами украсить жилище; они пропагандировали идеи Мари Стоупс; они ходили на собрания Оксфордской группы и бдительным оком следили за спиритическими сеансами. Некоторые участвовали в Шотландском националистическом движении, другие, как, например, мисс Броди, называли себя европейцами, а Эдинбург — европейской столицей, городом Юма и Босуэлла.
Они, однако, не принимали участия в женских комитетах. Они не преподавали в школах. Комитетским старым девам не хватало инициативности, и они были далеки от бунтарства — они прилежно работали и были благонравными прихожанками. Школьные учительницы вели еще более праведный образ жизни: зарабатывали себе на хлеб, жили с престарелыми родителями, ходили на прогулки в горы, а по выходным ездили в Норт-Бервик.
Старые девы типа мисс Броди очень любили поговорить, они были феминистками и, подобно большинству феминисток, разговаривали с мужчинами «как мужчина с мужчиной»:
— Я вот что вам скажу, мистер Геддес, контроль над рождаемостью — единственное средство решения проблем рабочего класса. Бесплатное предоставление каждой семье...
Или — часто в три часа дня у прилавков преуспевающих бакалейщиков:
— Мистер Логан, хоть вы и старше меня, но я — женщина в расцвете лет, и я вам скажу, что в воскресных концертах профессора Тови гораздо больше божественного, чем в службах пресвитерианской церкви.
В свете всего этого мисс Броди во внешних проявлениях ничем не отличалась от ей подобных. Что касается ее внутреннего мира, то это — отдельный вопрос, и было еще неясно, до каких крайностей доведет мисс Броди ее внутреннее «я». От других учителей она внешне отличалась лишь тем, что все еще находилась в зыбкой стадии формирования, в то время как они, после того как им исполнялось двадцать, уже вполне сознательно не отваживались менять свои взгляды, особенно в вопросах этики. Мисс Броди хвасталась, что на свете нет ничего такого, чего она уже не может выучить. Учительница, говорившая девочкам: «Сейчас я в расцвете лет. Вы пожинаете плоды моего расцвета», была не сложившейся мисс Броди, а личностью, развивающейся на их глазах, как и сами девочки, которые в ту пору лишь формировались. Расцвет все еще эволюционирующей личности мисс Броди продолжался и когда девочки приближались к двадцатилетнему возрасту. И принципы, по которым мисс Броди жила в заключительной фазе своего расцвета, привели бы ее самое в изумление, услышь она об этом в его начале.
Летние каникулы тысяча девятьсот тридцать первого года ознаменовали первую годовщину вступления мисс Броди в пору расцвета. Надвигающийся учебный год во многом стал для клана Броди годом прозрений. Девочкам к этому времени было по одиннадцать-двенадцать лет, и этот год был полон будоражащих открытий. Впоследствии секс стал для них лишь одной из составных частей жизни. В тот год он довлел над всем остальным.
Новый семестр начался, как всегда, бодро. Войдя в класс, загорелая мисс Броди сказала:
— Я снова ездила в Италию и провела там бóльшую часть каникул. Кроме того, неделю была в Лондоне. Я привезла с собой массу открыток — мы можем приколоть их на стену. Вот репродукция картины Чимабуэ. А вот большой отряд фашистов Муссолини, на этой фотографии их видно лучше, чем на прошлогодней. Они делают потрясающие вещи, я вам потом расскажу. Я со знакомыми была на приеме у папы. Мои знакомые поцеловали его перстень, но я сочла, что приличнее просто склониться к его руке. На мне было длинное черное платье с кружевной накидкой, и я изумительно выглядела. В Лондоне мои друзья — они весьма состоятельные люди, у их дочери две гувернантки, или, как говорят в Англии, няни, — повели меня к А. А. Милну. У него в холле висит репродукция картины Боттичелли «Примавера», что значит «Весна». Я была в черном шелковом платье с большими красными маками — оно мне очень к лицу. Муссолини — один из величайших людей в мире, Рамсею Макдональду до него далеко, а его фашисты...