В ожидании обеда Эшенден разглядывал собравшихся. Большинство из них он видел уже столько раз, что они казались ему давними знакомыми. В те времена Женева славилась как центр всяческих интриг, и цитаделью их был как раз этот отель. Здесь жили французы, итальянцы, русские, турки, румыны, греки, египтяне. Некоторые бежали из своих стран, другие же, наоборот, представляли интересы родины. Жил здесь один болгарин, агент Эшендена, с которым писатель для большей безопасности не заговорил ни разу за все время пребывания в Женеве. В тот вечер болгарин обедал с двумя приятелями-соотечественниками, и через день-два Эшенден надеялся получить от него весьма интересные сведения (если бы агента за это время не убили). Еще одна обитательница отеля, маленькая немочка-проститутка с кукольным личиком и синими глазами цвета старинного китайского фарфора, часто пересекала озеро и посещала Берн; одновременно с выполнением чисто профессиональных обязанностей она собирала кое-какую занятную информацию, которую, без сомнения, самым внимательным образом изучали в Берлине. Масштабы ее деятельности были, конечно, не те, что у баронессы, — она охотилась лишь за легкой добычей. Эшенден с удивлением заметил среди присутствующих графа фон Хольцминдена, и теперь его мучил вопрос: какого черта притащился сюда этот человек? То был резидент германской разведки в Веве, так что в Женеву, быть может, он попал чисто случайно. Как-то раз писатель набрел на него в старинном квартале швейцарской столицы, где дома тихи, а улицы пустынны. Граф беседовал на углу с человеком, у которого была явно шпионская физиономия, и Эшенден многое отдал бы за то, чтобы узнать, о чем они говорили. Писатель с удовольствием пересек бы сейчас зал и подошел к графу — ведь в Лондоне, еще до войны, он водил с ним знакомство. Этот чистокровный дворянин состоял даже в родстве с Гогенцоллернами. Он был англофил, хорошо танцевал, прекрасно стрелял и в совершенстве владел искусством верховой езды; говорили, что он больше похож на англичанина, чем сами англичане. Высокий, худощавый, с короткой стрижкой, он всегда хорошо одевался; голова была характерной для пруссаков формы, туловище чуть клонилось вперед, словно он намеревался отвесить поклон некоей коронованной особе. Подобные черты скорее ощутимы, чем заметны в тех, кто провел жизнь при дворе. Манеры графа были просто обворожительны, к тому же он интересовался изящными искусствами. Сейчас, однако, и он, и Эшенден сделали вид, что незнакомы друг с другом. Разумеется, оба знали, какого рода деятельностью занимается каждый, и у писателя прежде мелькала мысль слегка подразнить этим графа — ведь притворяться, что совершенно не знаешь человека, с которым много лет сиживал за одним столом и частенько играл в карты, конечно же, нелепо. Однако от подобной идеи он все-таки удержался, опасаясь, что немец воспримет это как еще одно доказательство несерьезности британцев, способной устоять даже перед лицом войны. Сейчас Эшенден был несколько озадачен: граф Хольцминден до сих пор ни разу не показывался в этом отеле, и не похоже было, что он появился просто так, без веской причины.
Писатель спросил себя, не связано ли все это с неожиданным приездом шейха Али. Поэтому неблагоразумно и даже опасно было бы теперь сводить любое событие, каким бы случайным оно ни выглядело, к простому совпадению. Шейх Али был египтянином, близким родственником хедива. Он бежал из родной страны, когда хедива свергли, и считался ярым врагом Англии; известно было, что он активно участвовал в разжигании конфликта в Египте. За неделю до появления здесь графа Хольцминдена в отель в обстановке совершенной секретности прибыл и сам хедив. Он провел здесь три дня, и все это время оба египтянина непрерывно совещались в комнате шейха. Шейх Али был маленьким кругленьким человечком с черными усами, В его апартаментах жили также две его дочери и некий паша по имени Мустафа — секретарь шейха и его доверенное лицо. Эти четверо обедали сейчас за одним из столов; они выпили довольно много шампанского, однако соблюдали какую-то вялую тишину. Обе дочери шейха были девицами эмансипированными, и ночи напролет танцевали в местных ресторанчиках с фатоватыми юнцами. Девицы были приземисты и полноваты, у них были красивые черные глаза, желтоватая кожа и жесткие черты лица; обе носили роскошные платья кричащих тонов, напоминавшие скорее о Рыбном рынке в Каире, чем о Рю де ла Пэ. Его высочество обычно обедал у себя в номере, но дочери его каждый раз спускались в общую обеденную залу. Их сопровождала гувернантка, маленькая старушка-англичанка, которую звали мисс Кинг. Однако она сидела за отдельным столом, и девицы, похоже, не обращали на нее никакого внимания. Как-то Эшенден, идя по коридору, набрел на старшую из принцесс. Та по-французски за что-то выговаривала гувернантке, причем так грубо, что у писателя захватило дух. Сперва принцесса во весь голос кричала на старушку, потом вдруг залепила ей пощечину. Заметив Эшендена, она бросила на него яростный взгляд и моментально скрылась в своей комнате, хлопнув дверью. Писатель прошел мимо, как будто ничего не заметил.
С самого начала Эшенден пытался завести знакомство с мисс Кинг, но та отнеслась к этому холодно, более того, попытки сблизиться восприняла в штыки. Писатель начал кампанию: снимал шляпу при встречах с гувернанткой, так что она была вынуждена тоже отвешивать ему поклоны, затем попробовал с нею заговорить, но старушка отвечала кратко, почти односложно, явно давая понять, что к разговору с ним не расположена. Однако Эшенден был не из тех, кого легко заставить отступиться от намеченной цели. Набравшись наглости, он при первом же удобном случае снова заговорил с нею. Мисс Кинг встала, с достоинством выпрямилась и заявила по-французски, хотя и с сильным английским акцентом:
— Мне не о чем беседовать с теми, кто мне не представлен.
И тут же повернулась к нему спиной.
Когда писатель обратился к ней в следующий раз, она его резко оборвала.
Мисс Кинг была маленькая, сухонькая — кожа да кости; лицо покрывали глубокие морщины. Она явно носила парик — коричневато-бурый, искусно сделанный; она даже не всегда ровно его надевала. Косметикой мисс Кинг явно злоупотребляла, и на ее бледных щеках алели пятна румян того же оттенка, что и ее яркая помада. Одевалась она весьма странно. Мало того что все ее наряды были кричащих тонов — они выглядели так, словно их только что выбрали наобум в лавке старьевщика. Днем мисс Кинг носила огромные экстравагантные шляпы, которые могли бы быть к лицу лишь очень молодой девушке. Облик старушки был столь гротескным, что вызывал скорее ужас, чем желание посмеяться. На улице прохожие оборачивались и долго смотрели вслед мисс Кинг, открыв рты. Эшенден узнал, что она не бывала в Англии с тех пор, как ее наняла гувернанткой мать шейха. Писателя забавляла мысль о том, чего она, должно быть, насмотрелась за долгие годы пребывания в каирском гареме. Определить возраст мисс Кинг было невозможно. Как много жизней восточных людей — не слишком долгих жизней! — пролетело перед ее глазами! Какие страшные тайны, должно быть, ей ведомы! Эшенден пытался угадать, из каких мест она родом. Слишком долго жила она вдали от Англии, и у нее там, очевидно, уже не осталось больше ни друзей, ни родственников. Он знал, что в египетской семье шейха ей привили антианглийские настроения, и ее нелюбезное обращение отнес на счет того, что ей посоветовали быть с ним настороже. Говорила она исключительно по-французски. Писатель гадал, о чем же она думает, сидя каждый день в одиночестве за ленчем и за обедом. Он сомневался, что она хоть сколько-нибудь времени уделяет чтению. После еды она сразу поднималась к себе и никогда не показывалась ни в одной из гостиных отеля. Эшендену было бы любопытно узнать, что она думает о своих эмансипированных воспитанницах, одетых в кричаще-яркие платья и танцующих с подозрительного вида субъектами в заурядных ресторанчиках.