– Куда прешь, пьянь, коли, не знаешь, что к нам в дом гость дорогой пожаловал. Нечего тебе делать в горнице. Пусть люди умные отдохнут и без тебя побеседуют, а ты убогий, отправляйся на конюшню в сенник, да захвати собой кувшин с бражкой и чего-нибудь пожрать, там холоп барина один сидит, вот и составь ему компанию, с ним и пей, с тебя станется.
Матушка Любава властно указала Кузьме на дверь, тот не решил спорить, молча собрал харчи в корзину и, прихватив добрый кувшин, удалился на конюшню.
– Чего стоишь, Феклуша, дура дурой. Здесь и без тебя помощников хватает. Гость у нас знатный, раз имение казенное получил знать в чести у Государя. Я смотрела на руку, кольца обручального нет, знать, не женат. Жених он видный, статный, весь из себя. Сапоги сафьяновые с позолоченными шпорами, кафтан из дорогой заморской парчи подбитый соболем, вставки на нем атласные, а пуговицы сплошь серебряные, словом просто красавец. Ну что ты стоишь, беги к себе да принарядись во все лучшее. Возьми мои бусы жемчужные, те, что в прошлом году на ярмарке купили, да причешись и прирумянься, а то бледная словно смерть.
Раздав наставления домочадцам и приживалкам и велев подавать на стол, матушка Любава не забыла и про себя, решив привести свой светлый лик и дородное тело в Божий вид. За окном уже забрезжил рассвет, когда попадья довольно окинув при свете свечей свое отражение в тусклом зеркальце, решила показаться перед гостями. Попутно заглянув к Феклуше, она опять разразилась на ту злобной бранью.
– За что Господь дает тебе такой шанс, почему я не родилась в нашей семье младшенькой, – с сожалением причитала она, – барину то этому жить негде, в доме его почитай годков двадцать никто не жил, с тех пор как забрали поместье в Казну у бывшего владельца. Вот счастье тебе дуре привалило, теперь он у нас, Феклуша, надолго остановится, – и, окинув младшую сестру завистливым взглядом, Любава добавила, – может поднапьется барин да позарится на тебя кобылу стремную, нечего тебе на моей шее в девках сидеть, пора и мне помогать, если повезет, поместье мы с тобой быстро к рукам приберем, а может, сгинет где на войне новый хозяин, время сейчас неспокойное. А ты, Феклуша, улыбайся побольше и глазки строй, может, что и выгорит с Божьей помощью.
За застольным разговором Илья и не заметил, как наступил рассвет. Отец Мирон оказался интересным собеседником и большим знатоком и любителем хмельного меда. Впрочем, Илья больше слушал, нежели говорил. Рассказы отца Мирона не ограничивались территорией его прихода, по его словам весьма обширного, плавно переходя от одного события к другому, он не торопясь, вводил в курс местной жизни нового помещика.
– А кто соседи мои наиближайшие? – спросил Илья.
– К востоку от Журавичей лежит вотчина боярина Сабурова. Самого боярина, правда, видел всего несколько раз, он в Москве на Государевой службе. Может знаком?
Илья утвердительно кивнул головой, а отец Мирон между тем продолжил:
– Сабурова я толком и не знаю, а вот людишки его из числа тех, кому он жаловал деревеньки за службу сущие злодеи, рожи разбойничьи им только дай волю, всю кровушку христианскую выпьют, упыри. Вот в прошлом году тихо было, в ополчении все были, а так, как соберутся на бесовские забавы и давай топтать копытами поля засеянные да травить собаками зверей диких. А главный заводила у них Иван Дубина, чтоб ему пусто было, не к слову пусть его имя будет упомянуто.
– А кто он такой, батюшка? – перебил собеседника Илья.
Отец Мирон сплюнул на пол и осенил себя крестным знаменем.
– Богохульник он и сущий злодей, не чтит ни Господа, ни церковь, ни ее служителей.
– А за что его так прозвали?
– Кличку эту ему на ярмарке присвоил народ, да так она и прижилась. Тогда из балагана от скоморохов сбежал медведь и так напугал люд православный своей злобой и яростью, что все посыпали в рассыпную, а Дубина не испугался, здоровьем то его Бог не обидел, он и огрел медведя кулаком промеж глаз, тот и отдал Богу душу, вот народ и прозвал его так.
– А медведь то большой был, а, отец Мирон?
– Не знаю, но люди говорят…
Досказать отцу Мирону не дали, на пороге показалась попадья, которая за собою вела худощавую перезрелую девицу, яркие румяна, на щеках которой ни как не гармонировали со смертельной бледностью.
– Ну что, не соскучились еще по нашему обществу, – начала с порога попадья. – Ты Мирон, наверное, совсем утомил гостя своими пустыми разговорами. Утро уж на дворе, пора завтракать, сейчас принесут сбитень. Ну что же ты Мирон хотя бы представил сестрицу мою младшенькую столичному гостю.
– Феклуша, – указывая рукой на худощавую девицу, недовольно буркнул батюшка, разочарованный тем, что его оторвали от затянувшейся трапезы. – А с Любавушкой моей ты уже Илья знаком.
Илья привстал из-за стола и поприветствовал хозяйку с сестрицей. Феклуша оценивающе окинула гостя взглядом, глупо улыбнулась Илье и вслед за Любавой села за стол. В подтверждение слов хозяйки, приживалки принесли большой пузатый медный самовар, и матушка Любава заботливо стала ухаживать за гостем, наливая ароматный напиток в глиняную чашку.
– Какой странный народ эти мужчины, правда, Феклуша, нет у них другой забавы, кроме как поговорить о делах за кувшином хмельного меда, а на нас несчастных им всегда наплевать.
Хитрая попадья хищно взглянула на Илью. Под ее взглядом Илья как-то замешкался, поперхнулся горячим сбитнем и почувствовал себя неловко.
– А вы, Илья, простите как вас по батюшке?
– Зовите меня просто Ильей, – ответил он назойливой попадье.
– Расскажите, как живется в столице, – продолжила та, – каков новый Государь и какие обычаи нынче в моде, а то нам с Феклушей страсть как интересно.
Матушка Любава несколько раз макнула баранку в кружку и, сделав пару глотков, засунула ее целиком в рот и начала усердно пережевывать.
Навязчивый тон попадьи вывел из колеи Илью, он попытался собраться с мыслями, но его размышления по существу заданного вопроса прервал возглас отца Мирона.
– Ох уж эти бабы, всегда лезут со своими пустяками в мужской разговор. Их медом не корми, только дай посудачить на бесполезные темы. Давай-ка, Илья лучше выпьем еще раз за здоровье Государя и патриарха! Да пошлет им Господь долгих лет жизни!
С этими словами отец Мирон наполнил кружки остатками хмельного меда и поставил пустой кувшин на стол. Матушка Любава готова была испепелить мужа взглядом, но тот окончательно захмелев и осмелев, выказывал чудеса мужества.
– А ну-ка жена, кликни там кого-нибудь пусть принесут еще кувшинчик да побыстрее, иначе мы сейчас с барином поедем навещать соседей.
– Да куда же тебе еще пить, иди лучше проспись, да и гостю с дороги отдохнуть надо, а как проснетесь, велю баньку истопить.
Отец Мирон, вконец захмелев, затянул какую-то песню совсем несвойственную его сану.
– Ваш дом совсем плох, пока его приведут в порядок, милости просим вас Илья погостить у нас. Феклуша с радостью уступит вам свою светлицу, – молвила хитрая попадья.
– Нет, нет, что вы, совсем не нужно. Настоящему воину достаточно и места на сеновале рядом со своим конем, и вообще, я не намерен вас стеснять, – ответил Илья.
– И не думайте даже, что это за глупости. Для нас это честь видеть вас в своем доме гостем, а для Феклуши вообще за счастье уступить вам свою светлицу. Феклуша, проводи гостя в его комнату, а я пока уложу отца Мирона, кажется, он переусердствовал за столом.
Феклуша взяла Илью под руку и повела его из горницы, а отец Мирон, видя приближающуюся недовольную супругу, решил напоследок сострить, но вышло это у него плохо, как-то неразборчиво и невнятно, так что кроме матушки Любавы ни кто не расслышал:
– Лучше настоящему воину действительно спать на сеновале рядом со своим конем, чем в светлой горнице по соседству с этой коровой…
Теряя остаток благочинности, отец Мирон уже был готов уткнуться мордой в тарелку и отойти ко сну, но матушка Любава, проводив взглядом дорогого гостя за дверь, схватила мужа за шиворот и сбросила с лавки на пол. От неожиданного натиска, отец Мирон пришел в себя и, видя занесенные над его головой кулаки супруги, немного протрезвел и решил, не искушая судьбу убраться от греха подальше. Быстро, на четвереньках, он ретировался под стол, слезно моля о прощение.