И, наконец, третья функция эмиграции – творческая: осмысление трагического опыта революции как опыта всемірного; осознание того, на что способен человек в разных общественных системах; раскрытие нового уровня русской идеи - как православного синтеза общечеловеческого опыта. Лишь на основе этого опыта можно осознать и духовное состояние всей человеческой цивилизации, понять грозящие ей новые опасности, увидеть движущие силы всех катаклизмов нашего драматического века.
Георгий Федотов, историк Церкви и публицист (даже если не разделять всех его взглядов), нашел очень удачный образ этому опыту эмиграции: «С той горы, к которой прибило наш ковчег, нам открылись грандиозные перспективы: воистину “все царства міра и слава их” - вернее, их позор. В міровой борьбе капитализма и коммунизма мы одни можем видеть оба склона – в Европу и в Россию: действительность, как она есть, без румян и прикрас»[5].
Этой миссии русской эмиграции уделено основное внимание в книге. Соответственно производился и отбор фактического материала – по принципу наиболее сгущенного и символичного историософского содержания.
Для христианина все в міре имеет смысл; в том числе и катастрофы – они дают опыт катарсиса, который, пожалуй, иным образом получить было нельзя. В этом – глубочайший и единственный положительный земной смысл российской трагедии. Он отражен в трудах русского зарубежного духовенства, в котором ведущее место занимают митрополит Антоний (Храповицкий, 1863–1936), митрополит Анастасий (Грибановский, 1873–1965), архиепископ Аверкий (Таушев, 1906–1976), архиепископ Феофан (Быстров, 1873–1940), архиепископ Серафим (Соболев, 1881–1950), архимандрит Константин (Зайцев, 1887–1975) и др. (см. главу 7), а также в религиозно-философских работах таких мыслителей, как Н.С. Арсеньев (1888–1977), Н.А. Бердяев (1874–1948), прот. Сергий Булгаков (1871–1944), Б.П. Вышеславцев (1877–1954), прот. Василий Зеньковский (1881–1962), И.А. Ильин (1883–1954), В.Н. Ильин (1891–1974), А.В. Карташев (1875–1960), Л.П. Карсавин (1882–1952), С.А. Левицкий (1908–1983), Н.О. Лосский (1870–1965), П.И. Новгородцев (1866–1924), П.Б. Струве (1870–1944), Г.П. Федотов (1886–1951), С.Л. Франк (1877–1950), прот. Георгий Флоровский (1893–1979), прот. Александр Шмеман (1921–1983) и др.
Хочется надеяться, что это драгоценное достояние русской культуры, еще практически не открытое культурой міровой – приобретет и для всего міра новый статус, когда оно будет представлено не от группки эмигрантов, а от имени самой России. Россия его уже вбирает, жадно впитывает, находя в нем ответы на самые насущные вопросы:
«Мы становимся свидетелями удивительного процесса, который предчувствовался лишь очень немногими людьми, а большинству казался просто невероятным: книги, написанные нашими мыслителями в изгнании более полувека назад и напечатанные мизерными тиражами, становятся насущно необходимыми нам сегодня, - подчас они звучат гораздо актуальнее и глубже, чем то, что пишут современные политологи и публицисты...», авторы этих книг «воспринимаются как наши современники, не только органически вписывающиеся в нынешние дискуссии, но и подчас дающие им то направление, которое приводит к истине». «Это безпрецедентное явление в истории культуры»[6]...
Хотя, конечно, и в этой области не обошлось без трудностей, ошибок и опасных соблазнов (в том числе и у перечисленных знаменитостей) – осваивая наследие русской эмиграции, их тоже нужно знать; им тоже будет уделено внимание в этой книге (том II).
Все три функции были присущи российской эмиграции изначально и дали свои результаты. Конечно, их выполняла очень малая ее часть. В целом русская эмиграция даже в лучшие времена представляла собой незавидное зрелище – нет необходимости это скрывать. Потому что результат в данном случае измеряется не количеством, а качеством. И разные волны эмиграции внесли в этот результат разный вклад.
Первая эмиграция была элитарна, коммунистический режим – силен, и ее роль оказалась особенно важна в выполнении первой и третьей задач. Поскольку "естественный отбор" первой волны эмиграции в значительной мере произошел на основании тех традиционных ценностей, которые новая власть преследовала наиболее жестоко, национальная и творческая заслуга первой эмиграции для России – наиболее велика. Да и хронологически первая эмиграция была ближе к истокам катаклизма; она смогла и за пределами России застать неоднородный, кризисный мір, давший много пищи для размышления.
Вторая эмиграция, "отбор" в которую был проведен наиболее жестокими репрессиями власти над народом, представила все социальные слои, имевшиеся к началу войны. Это был сколок общества уже советизированного, обезглавленного, но и наиболее ожесточенного после репрессий, наиболее непримиримого к режиму – что проявилось в трагической попытке создания Русской Освободительной Армии в военные годы... Неудивительно, что после войны эта часть российской эмиграции ставила акцент на выполнении второй функции: на активной политической деятельности, в чем-то копируя большевиков, часто при невнимании к духовному процессу. Это создавало некоторую трещину между первой и второй волнами, которая зарастала не сразу. Расколы в НТС 1950-x годов – типичный этому пример. Лишь постепенно вторая волна воспринимала культурно-религиозные ценности, хранимые первой, дорастала до духовного уровня задач, но все-таки мыслителей должного калибра дала мало.
6
Российский Фонд культуры. Карельское отделение. Центр изучения духовной культуры русского зарубежья. Петрозаводск. 1990. С. 3.