— Господа, — сказал он с принужденной улыбкой, — не угодно ли вам теперь объяснить мне, кто вы и что за важная причина привела вас в глухую ночь в мою жалкую хижину?
— Неужели вы нас не знаете? — спросил тот посетитель, который все время говорил с ним. — Это довольно странно: мы с вами самые близкие соседи по граничным понятиям.
— Не говорю, чтобы я вас не знал, только мне сдается, что я в первый раз имею честь видеть вас.
— Я тоже так полагаю, тем более, что со времени моего водворения в здешних местах я мало посещал окрестности; кроме того, я совершил довольно большое путешествие и только сегодня к вечеру возвратился домой. Посему спешу нанести вам свой первый визит. Как видите, я не люблю терять времени даром.
— Действительно, это так. Но понятно, что такой любезный шаг с вашей стороны усиливает мое желание познакомиться с вами.
— За этим дело не станет, господин Лагренэ. Меня зовут Джонатан Диксон, а это мой брат Сэмюэль. Мы новые владельцы Оленьей долины. К этому надо добавить, что мы всегда к вашим услугам. Теперь, надеюсь, наше знакомство состоялось.
— Совершенно так, совершенно, — ответил Лагренэ весело и с прояснившимся лицом. — Несколько дней тому назад я даже имел счастье видеть здесь вашего сына Гарри; должен прямо сказать, он спас мне жизнь.
— Да, он мимоходом намекнул мне об этом деле. Но не стоит говорить об этом: такими одолжениями пограничные соседи обмениваются ежедневно. Могу вас заверить, что молодой человек о том и не думает.
— Может быть, господин Диксон, но я-то думаю, что он спас меня от мучительной смерти.
— Ну, так и что же?
— А то, что я не забуду этого никогда.
— Воля ваша… Теперь потолкуем о деле.
— Не имеет ли оно какого-нибудь отношения к свиданию, которое вы назначили здесь моему племяннику? — спросил наконец Сэмюэль.
— Именно так, господин Сэмюэль: я желаю, насколько это от меня зависит, выказать ему свою благодарность за оказанное мне благодеяние, точно так же, как я не люблю оставаться в долгу за нанесенное мне оскорбление.
— Это свойственно всякому честному человеку. Впрочем, у пограничных жителей принят закон: око за око, зуб за зуб.
— Верно, и надо сказать, что этот закон справедлив, — заметил Лагренэ.
— Трудно сказать… Но если вам это все равно, обратимся опять к моему племяннику. Если нет особых препятствий, то не угодно ли будет вам объяснить причины, заставившие вас назначить ему свидание нынешней ночью?
— Я не вижу смысла уклоняться от объяснения, и вы сами увидите, что причины, заставившие меня вызывать его, очень уважительны. Но прежде позвольте просить вас удовлетворить мое справедливое любопытство: почему вы, а не он явились на мое приглашение?
— Дело очень просто, — ответил Джонатан Диксон. — Я вам уже сказал, что только сегодня вернулся домой, совершив путешествие вниз по реке, продолжавшееся более месяца. Перед отъездом я поручил старшему сыну управление домом; понятно, что по моему возвращению он дат мне отчет обо всем, что произошло в долине во время моего отсутствия. Вот вам и весь секрет.
— Поверьте, господа, я не имел нужды в этом объяснении, однако я очень рад, что вы откровенно высказались; наше обоюдное положение теперь совершенно понятно и ясно.
— Полагаю, господин Лагренэ, тем более, что если ваше дело действительно важное, то, как мне кажется, вам лучше потолковать с такими людьми, как мы с братом, чем с мальчиком, у которого едва только пушок показался.
— Вот это вы сказали верно; так как дело касается лично вас, то будет лучше всего, если мы потолкуем без всяких обиняков.
— Хорошо сказано. Вот мы вас и слушаем.
Старый переселенец задумался на минуту, но вскоре окончательно решился и сказал с добродушным видом и вкрадчивым голосом:
— Прежде всего поверьте, господа, что во всем этом я руководствуюсь искренним участием к вам. Не говоря уже о добросовестности, я считаю это своим священным долгом. В этом деле у меня нет другого интереса, кроме вашего.
— Нам угрожает опасность? — спросил Сэмюэль.
— Именно так! Вам угрожает опасность — и, к несчастью, со стороны страшного врага.
— Объяснитесь! — вскричали оба брата.
— Может быть, я плохо делаю, говоря с вами с такой откровенностью, но видит Бог, что благодарность увлекает меня и что я никак не могу противостоять этому чувству.
— Ради Бога, говорите скорее!
— Сейчас в двух словах я все объясню. Я не люблю длинных речей и прямо скажу вам, в чем дело, чтобы не мучить вас.
— Черт побери! — вскричал Сэмюэль. — Лучше вы разом объявили бы, в чем дело, чем держать нас будто на раскаленных углях.
— Потерпите, господа, сейчас скажу. Каждый говорит как может и по своему умению. Зачем вы только прерываете мою речь!
Американцы, судорожно сжав кулаки, прилагали нечеловеческие усилия, чтобы сдержать свое желание поколотить этого старого бездельника, который явно наслаждался их мучениями и насмехался над ними с той холодной иронией, от которой содрогаются все нервы и бушует гнев в сердцах самых терпеливых и миролюбивых людей.
— Да начнете ли вы когда-нибудь? — закричал Джонатан Диксон, стукнув кулаком по столу так, что все заходило ходуном.
— О, как вы нетерпеливы! — возразил Лагренэ равнодушно.
Но решив, вероятно, что довольно шутить и что тянуть с ответом дольше опасно, он наконец решился и сказал: