Самому Уиллу нравились вечерний городской пейзаж, ветер, словно дыхание залива, и стремительно разливающаяся октябрьская синь. И, блядство такое, ему не нравилось всё остальное. Не нравилось с той самой минуты, когда по его собственной инициативе всё пошло не так. Всё было — как надо, а сразу после он дал такого маху, что разочарование и злость от и на себя не позволяли ему насладиться вечером даже вполовину.
Грэм ещё в «Данкинз» понял, что свидание с Молли Фостер — это подлая и бесчеловечная уловка по отношению и к ней, и к нему самому. А уж как посмотрел на него Ганнибал… Это так смотрят на дезертира во время военного трибунала?
«Да, именно так он на меня и посмотрел», — мрачно согласился Уилл.
Молли хотела знать о нём как можно больше, сблизиться, стать частью его жизни, поэтому задавала вопросы. И Уилл отвечал, но каждый ответ стоил ему существенных усилий. Преодолевая раздражение, совершенно незаслуженно проецируемое на Молли, он отвечал о том, что любит в еде, какие книги, фильмы и музыку. Что у него за хобби, сколько собак подобрал и скольких пристроил на руки. О родственниках, семейных традициях, первой влюблённости. Обо всём том, на что мог ответить, выбираясь из-под злости и агрессивного разочарования.
Мука достигла наивысшего напряжения (кто бы удивился) тогда, когда, прощаясь с Молли у остановленного для неё такси, Уилл сообразил, что она ждёт. Ждёт не «пока, до следующей встречи» или «позвони мне». Она ждёт поцелуя. И не сядет в автомобиль, пока не дождётся.
Грэм осторожно потянулся к розовой холодной щеке, но Молли оказалась не так проста. Она извернулась и подставила под поцелуй губы.
Чуть позже, смотря за красными габаритами отъезжающего такси, Грэм наугад, пальцами, оттёр рот от следов помады. Сравнивать было бессмысленно. Предыдущий поцелуй утопил его в огне, жидком таком, оглушающем, который пролился вместе с бегом крови по всем его артериям и венам. Даже бригада полуголых, богоподобных, австралийских пожарных (Грэм это знал) того огня не погасила бы. Зато он сам великолепно справился. Сбежал. И в результате стоит на Пратт-Стрит и растирает в холодных пальцах следы помады.
***
Лектер ушёл из «Данкинз» вместе с Фредерикой, привычно для всех любезно попрощавшись, но почти сразу ту покинул.
Он добрался до дома в Олд-Таун-Балтимор, внимательно следя за движением по пути. Оставил «бентли» на парковке у крыльца и поднялся по ступеням. Отомкнул ключом дверь, надёжно затворил за собою. И уже здесь, по эту сторону двери, в своём доме, укрытый от социума доктор Лектер психованным толчком опрокинул стойку с пальто и зонтами, сдёрнул и зашвырнул перчатки, на ходу кинул в стену пальто и, только дойдя до кухонной тисовой столешницы, замер, опершись в ту руками.
Два года. Два чёртовых года он ходил кругами вокруг Уилла Грэма, трепетно рассматривая его придури, заёбы, нежелание сближения с кем-либо, подростковую закрытость (когда тебе за тридцать, она выглядит уже как хороший такой диагноз) и неспособность к стабильной визуальной фиксации на собеседнике. Признал превосходство Уилла Грэма над прочими в интеллектуальном и культурном развитии. Раскрыл Уиллу Грэму глаза в отношении его же красоты. Достиг эверестичных высот в приручении Уилла Грэма, потому что тот начал улыбаться в его обществе. Не просто кривить губы и иронично хмыкать, а улыбаться легко и красиво. Более того, Уилл смеялся, не пытаясь скрывать смех, пряча лицо под ладонью. В обществе Лектера Уилл Грэм научился быть не просто собой, а лучшим собой, со временем доверяя доктору и факты своей биографии, и детали снов, и повседневные рутинные события, что составляли основу отчуждения в Вулф Трэп, и встраиваемые, звено за звеном, причинно-следственные цепочки, ведущие к преступникам и выволакивающие тех на плаху.
Лектер добился того, чтобы Уилл Грэм без угрызений совести мог оставаться ночевать в гостевой спальне дома своего доктора, а утром сонно цедить кофе, привалившись к оконной раме.
Доктор Лектер был безупречен, сдержан и собран. Ну, возможно, когда и выдавал себя взглядом. И, возможно, что в последнее время всё чаще, потому что чем более доверчиво раскрывался Уилл, тем сильнее трещал по швам идеально скроенный человечный костюм Ганнибала.
Вчера же нитки лопнули.
Лектер, вспомнив, сморщился на секунду. Было так примитивно и предсказуемо. Уилл, иронизируя над Св. Николаем и засоленными на ветчину в бочке тремя юношами*, встал из кресла и пошёл к лестнице. Откинувшись на ту спиною, Грэм протянул сквозь пальцы волосы, спустился рукою на воротник рубашки, потом к пуговице.
«Мясник раскаялся и был отпущен с миром», — сказал Уилл и расстегнул пуговицу.
Лектер отложил смартфон и поднялся из-за стола, не спуская с Грэма глаз.
«А трое воскрешённых юношей благословлены на учёбу в семинарии. Ты только подумай», — сказал Уилл, улыбнулся, ухватился рукою за направляющую лестницы.
«Подумай об этом, Ганнибал», — сказал Уилл. И облизнулся.
«Знаешь, что-то ни одной мысли в голове», — сказал, в свою очередь, Лектер, подошёл, прижал того всем телом к лестнице и поцеловал. Поцеловал так, как давно хотелось: не давая вздохнуть, стиснув в руках и пропихивая язык. Уилл, попавшийся в капкан своего же кокетства, дёрнулся на вырваться. Но только перед тем как начать дёргаться и оборонять свою непорочность, Грэм застонал ему в рот, обвился руками вокруг шеи Ганнибала, сжал пальцы у него в волосах и так тесно шоркнулся в ответ всем телом, что можно было смело диагностировать очередной святой экстаз, в которых так любили писать своих святых Караваджо** или Бернини***.
«Не находишь, что это уже слишком?» — с предъявлением спросил Уилл, выбравшись из рук Ганнибала и отойдя на безопасное, условно безопасное, расстояние.
«Не то чтобы», — так же огрызнулся Лектер, следя за ним взглядом из-под выбившихся из укладки волос.
«Знаешь, я, пожалуй, пойду. Уже поздно», — Грэм скоро вышел в прихожую, куртку натянул так уже на крыльце по ту сторону двери.
А сегодня Уилл Грэм пошёл на свидание с Молли Фостер.
Лектер взрыкнул и смахнул со столешницы фруктовницу. Та ударилась о стену. Две из разлетевшихся груш лопнули.
Комментарий к 1. Это как те самые полураздетые австралийские пожарные?
*из полуподтверждённых легенд о Св. Николае: якобы во время сильного голода один мясник с чёрной душою завлёк к себе трёх юношей, умертвил и сложил в бочку, щедро присыпав солью. Но Св. Николай не позволил продавать человеческую ветчину, вернув юношей к жизни. Есть версии, где ветчина солилась три года, прежде чем Св. Николай совершил чудо. Этот подвиг увековечен на многих православных иконах или в клеймах житийных икон о святом
**Микеланджело Меризи да Караваджо (1571 — 1610 гг.) — итальянский художник, реформатор европейской живописи XVII в., основатель реализма в живописи, один из крупнейших мастеров барокко
***Джованни Лоренцо Бернини (1598 — 1680 гг.) — итальянский архитектор и скульптор. Являлся видным архитектором и ведущим скульптором своего времени, считается создателем стиля барокко в скульптуре
========== 2. Агентство Сэма Шультца ==========
Сэм Шультц был лысым, близоруким и непрерывно курящим. И первым, что он сделал, попав на этаж, в котором работали оперативники Кроуфорда, ухватил Беверли Катц за локоть, обошёл ту вокруг, отвёл сигарету за спину и выдохнул вместе с дымом:
— Расхожий, но очень, очень потенциальный типаж, моя милая.
— Здравствуйте, — сказала Беверли, вытягивая локоть из пальцев Шультца, — возможно, что вас в известность не поставили, но здесь не курят.
— Всё возможно. А ведь это вы Мисс Октябрь?