Полностью накрыв ее носовым платком лицо, так что голос доносился, словно из-под простыни, он промямлил:
— Я не выношу общество, миссис Оуэнс, — от этих слов она словно примерзла к шторе. — А общество, к сожалению, включает вас и вашу сестру. Я не могу приходить и разговаривать, не люблю званые ужины. Но если бы я их любил, то безусловно предпочел бы вас.
— Поразительная откровенность! — миссис Оуэнс растерялась, не зная, куда ступить, на что смотреть. — И восхитительное хамство! — она быстро все обдумала. — Хорошо, очень хорошо, мистер Ивнинг… Но на хорошем далеко не уедешь! — воскликнула она, повысив голос до оглушительной громкости, и с удовлетворением отметила, что мистер Ивнинг нервно заерзал. Платок упал, и к ней наклонилось густо покрасневшее лицо с закрытыми глазами.
— Вам не придется разговаривать, — миссис Оуэнс отвергла эту мысль с некоторым отвращением, — и не придется слушать. Если хотите, можете храпеть в своем кресле. Но если вы будете приходить, скажем, раз в неделю, для начала этого более чем достаточно. Вы могли бы считать этот дом неким залом ожидания — ожидания того дня, который обязательно наступит для всех, и в первую очередь — для нас… Вы будете ожидать, например, в четверг, а мы выделим вам эту комнату и еду, которой вы вправе пренебречь: вам нужно просто коротать время. Я могла бы показывать вам, — она мельком взглянула на чашку, — ту или иную вещицу, разумеется, всего пару штук за посещение, и это бы скрасило ваше ожидание, — она усмехнулась. — Но, безусловно, я еще долго не покажу вам того, что хранится вон там, — она кивком указала на верхние этажи. — Наконец, если вы продолжите свои визиты, могу вас заверить, что ваше ожидание окупится, как сейчас принято выражаться. Не стану вдаваться в дальнейшие подробности.
Внезапно она завершила объяснение и взмахом руки показала, что он может встать и удалиться.
Таким образом, четверг, отведенный миссис Оуэнс для посещений мистера Ивнинга, грозно маячил перед обоими роковой и даже зловещей датой в календаре: на самом деле, хозяйку реликвий и их осмотрщика переполняли дурные предчувствия. Нелюбовь мистера Ивнинга к обществу и развлечениям боролась с его страстью к осмотрам. В то же время миссис Оуэнс, находясь под надзором опечаленной, измученной Перл, ощущала, что часы и дни стремительно приближают ее к свиданию, и она уже сама не понимала, как могла когда-то договориться и мечтать о нем. В ее жизни еще ни разу не было такой тревожной недели, и она даже ссадила кожу на белых пальцах, обычно неподвижно лежавших на атласных подушках, яростно сдергивая и снова нанизывая кольца.
Наконец наступил четверг, и в полдевятого вечера миссис Оуэнс сидела с бокалом вина (единственная роскошь, которую она себе позволяла), едва пригубливая по чайной ложке. Часы пробили полдесятого, затем десять, но мистера Ивнинга все не было. Ее губы, едва тронутые оригинальной помадой, скривились в горькой усмешке смирения. Миссис Оуэнс встала, решительно прошагала к шкафчику из черного дерева и достала оттуда флакончик с нюхательной солью, к которому не прикасалась уже много месяцев. Открыв его, она обнаружила, что запах почти выветрился, но она взяла флакончик с собой и, вернувшись в кресло, время от времени вдыхала разреженные пары.
Она уже оставила всякую надежду, безжалостно постучав несколько раз по шелку и мохеру своего кресла, как вдруг, примерно в четверть двенадцатого, случилось чудо: в тяжелом черном деревенском пальто перед нею предстал мистер Ивнинг, введенный на редкость оживленным Джайлзом. Миссис Оуэнс, не столько оскорбленная его опозданием, сколько не верящая своим глазам, еле заметно кивнула. Отказавшись от ужина, она раскрыла большую книгу с золотым обрезом и гравюрами Флаксмана[2], принялась увлеченно их рассматривать, а сидевшая за собственным столиком в дальней части комнаты Перл поужинала нежными ломтиками рыбы, вымоченной в соусе, окуная в него булочку.