Бунин оказался прав: в наступившем «полифемском будущем» Маяковский до такой степени заткнул всем рот, что эти «прочие» уже даже не возражали, даже не кричали «много!», а молча сносили все его выходки. Художница Наталья Козлова, у которой здесь же, на новом Донском, похоронена бабушка Галина Валерьяновна Медведева (Оболенская, 1892–1985), рассказала нам замечательный эпизод, характеризующий позднего, «остепенившегося», Маяковского.
Где-то в 1920-е годы княжна Галина Оболенская была приглашена в Гендриков переулок, где жили друзья Маяковского — чета литераторов Бриков. Там, в просторной квартире, Маяковский иногда устраивал поэтические вечера для избранной публики — читал свои стихи. И побывать в гостях у Маяковского было необыкновенно престижно. Потом эти избранные счастливцы рассказывали всем о своем визите к поэту, как о каком-то выдающемся событии. Комната, куда проводили княжну Оболенскую и ее подругу, была полна людей. Но сам Маяковский еще не подошел. Девушки сели в уголок и затаились в ожидании мэтра. И вот спустя какое-то время он появился. На Маяковском, как говорится, лица не было, — он был чем-то озлоблен и хмур. Он презрительно оглядел всех присутствующих и вдруг отрыгнул на стену нечеловеческого просто-таки объема плевок. Верно, заранее скопил его во рту, чтобы поразить всех обилием слюны. Опешившие гости какое-то время смотрели на этот сползающий к плинтусу издевательски поблескивающий сгусток, потом все дружно встали и, ни слова не говоря, вышли из комнаты. Так и хочется, спустя годы, вскрикнуть за этих людей: «много!»
На территории кладбища несколько колумбариев разного типа — и открытые, уличные, и в специальных зданиях. На одном таком здании — это восемнадцатый колумбарий, — на стене, в технике барельефа изображена картина скорби: аллегорические фигуры застыли в тоске над своим умершим близким. Барельеф этот открыт в начале 1960-х годов и благополучно сохранился до нашего времени. Но вот то-то и удивительно. Дело в том, что автор этого барельефа — Эрнст Неизвестный, высланный в свое время из страны за диссидентство. При аналогичных обстоятельствах творчество любого другого деятеля искусства попадало на родине под жесткий запрет, — если он был писателем, его книги изымались из библиотек, если кинематографистом, его картины арестовывались и запечатывались в фондах. С архитектурно-монументальными произведениями дело обстояло, как теперь можно понять, сложнее, — власти нужно было произведение либо уничтожать, либо не подавать виду, что она — власть — помнит, кто его автор. В случае с барельефом Неизвестного на новом Донском, кажется, был избран второй вариант.
За этим же восемнадцатым колумбарием находится одна очень любопытная могила. Там на высоком черном гранитном постаменте установлен бюст человека средних лет. И никаких надписей на камне! — ни имени, ни даты. Говорят, здесь похоронен известный шпион Олег Владимирович Пеньковский. Имея доступ к каким-то государственным секретам, он продавал их западным спецслужбам. Но был разоблачен и 16 мая 1963 года казнен. Родственникам якобы выдали его тело и даже разрешили похоронить в Москве, но только с условием, что на его могиле не будет никакой надписи. Но, возможно, это кладбищенская легенда, какие существуют на каждом кладбище, а похоронен здесь совсем другой человек.