Итак, данные монастырских актов Мистры показывают в принципе ту же картину, что и недавнее исследование Поляковской о Фессалонике и Серрах:[379] рост монастырского землевладения, укрупнение монастырского хозяйства. Владение колоссальными земельными угодьями, недвижимым имуществом, многочисленным зависимым крестьянским населением, доходами в виде феодальной ренты и чисто церковными доходами неизбежно должно было повышать экономическое могущество духовенства Мистры, в первую очередь черного духовенства, монашества, увеличивать его роль в экономической жизни города и благодаря этому усиливать его влияние на общественные отношения в Мистре. Широкие иммунитетные права, которыми пользовались монастыри, делали их почти независимыми по отношению к светской власти, а исихазм, по-видимому, явился идеей, санкционирующей эту самостоятельность. Нельзя также при оценке роли монашества в общественной жизни города упускать из виду и тот общеизвестный факт, что в ведении монастырей находились, по существу, все учреждения, жизненно важные для функционирования города: гостиницы, больницы, бани, пекарни, источники и т. д.[380] Этому способствовала само местоположение монастырей, которые, несмотря на ограду, органически сливались с народными кварталами. В Мистре народный квартал включал все самые крупные монастыри: Митрополию с митрополичьим дворцом, Бронтохион, Пантанассу, Перивлепту и множество маленьких часовен[381]. Монашество Мистры, вопреки каноническим запрещениям заниматься светскими делами, активно вмешивалось в политические события, проникало во все сферы общественной жизни.
События 1402 г., происшедшие в Мистре в связи с продажей ее родосскому Ордену госпитальеров, особенно ярко показали, что судьбы города решались фактически не в блестящем и внушительном дворце деспота, а в монастырских кварталах. Совершенно фантастическим является утверждение некоторых историков, что инициатором или одним из инициаторов этих событий был Плифон (его еще не было в это время в Мистре)[382]. Вряд ли можно сомневаться, что за спиной архиепископа скрывался многочисленный и сильный отряд монахов-калогеров. Как известно, после победы исихазма, монашеской партии Григория Паламы, епископские и митрополичьи кафедры, да и сам патриарший престол заняли монахи и влияние черного духовенства в церкви стало весьма значительным[383]. В данном случае, как нам кажется, в основе выступления населения Мистры лежал конфессиональный протест, преследующий цели монашества. В самом деле, религиозная политика латинян была хорошо известна византийцам: всюду, где появлялись представители латинского католического запада г греческое монашество и белое духовенство лишались своих прав, а монастыри передавались латинским монашествующим орденам. Мистриоты имели перед собой наглядный пример: в Патрах, долгое время находившихся в руках латинян, крупный монастырь св. Николая (του Βλαττεροο) служил местопребыванием францисканцев,[384] монастырь Богородицы (τοδ Γηροκομείου) сначала был занят тамплиерами, затем (в 1210 г.) был отдан епископом Патр Ансельмом аббатству Клюни[385] и т. д. Поэтому нет ничего удивительного в том, что император Мануил II Палеолог говорит о «полном отвращении» мистриотов к этим «чужестранцам», «чужакам», к этим άλλοτρίοος[386].
Не менее известна была византийцам и религиозная политика турок, в основе которой лежала, наоборот, полнейшая терпимость к христианской церкви, в частности к православной. Религиозная оттоманская доктрина вообще не признавала насаждения ислама силой,[387] а если принять во внимание соображения политического характера, стремление турок использовать церковь для облегчения организации администрации подчиненных территорий, то становится понятным тот факт, что турецкое правительство даже покровительствовало православной церкви[388]. В своем известном письме фессалоникийцам Григорий Палама сообщал, что он, находясь в плену, встречал повсюду на покоренных турками территориях христианские общины с церквами и духовенством[389]. Монахи Мистры имели все основания надеяться, что турки пощадят их и не отнимут монастыри. Дальнейшие события подтверждают справедливость такого предположения. Ла Гилетьер сообщает, что все церкви и монастыри Мистры были оставлены турками христианам, а прелат Мистры по-прежнему носил звание митрополита, причем митрополичьему трону Мистры было подчинено 78 местечек, в то время как Коринфу — 27, Афинам — 28, Лариссе — 34, Фивам — 57[390]. Ла Гилетьер рассказывает в связи с этим интересную легенду, которая тем не менее отражает взаимоотношения мусульман и христиан Мистры после капитуляции. Один турок, сераль которого находился вблизи Пантанассы, соблазнившись великолепием здания и «из ложного усердия к своей религии, попытался обратить церковь в мечеть. Он сообщил эту мысль магометанам города, которые не поддержали это насилие и сказали, что не имеет никакого смысла жаловаться на христиан Мистры, которые только и стремятся, что оказать услугу мусульманам, и что нужно позволить им с миром пользоваться милостями и привилегиями, дарованными им султаном»[391]. Однако турок обратился в Константинополь, к дивану, и в конце концов умолил его дать ордер. В назначенный для торжественной церемонии день ага, мулла и толпа магометан собрались в Пантанассе. Несчастным христианам ничего не оставалось, как запереться у себя дома и оплакивать это событие. «Был прекрасный день, солнце, казалось, спокойно смотрело на всю эту профанацию, когда колоссальная вспышка молнии, пронзая витражи Пантанассы, воспламенила одежду турка, сожгла ордер дивана, который он держал в руке, а его самого полумертвым и без сознания бросила на землю. Ужас охватил магометан, которые тем не менее не пострадали, а калогеры, оцепившие алтарь и не перестававшие умолять небо слезами и вздохами, громко вскричали "Agios о Theos"». В общем турки оставили Пантанассу девам св. Василия, а поправившийся турок решил стать христианином, сказав, что молния «просветила его дух и очистила его сердце»[392].
379
380
382
383
См.:
384
385
387
388
Огромный материал по этой теме собран в кн.: