Рассмотренных данных, на наш взгляд, достаточно, чтобы заключить, что для исихаствующего монашества Мистры и находившихся под его влиянием народных масс турецкий тюрбан был предпочтительнее, чем латинская тиара. Этим объясняется тот факт, что Мистра, так категорически воспротивившаяся в 1402 г. попытке латинян овладеть ею (причем с санкции константинопольского правительства), в 1460 г. без всякого сопротивления открыла ворота туркам. Может быть, именно здесь надо искать водораздел между туркофильским и латинофильским течениями в Византии: на стороне первого — духовенство (белое, но особенно черное — монашество)[393] и население мест, где влияние монашества было сильным; на стороне второго — население мест, где монастыри были немногочисленны и влияние монашества ощущалось не так заметно, но особенно класс феодалов в целом, несмотря на многочисленные исключения, продиктованные своекорыстными личными мотивами[394]. Есть немало фактов, подтверждающих этот вывод. В Калаврите и в Коринфе, которые были проданы Ордену госпитальеров вместе с Мистрой и в которых монашеские учреждения были немногочисленны, восстания не произошло. Наоборот, как полагает Верто, уполномоченные ордена «были приняты с большой радостью членами магистрата и жителями»[395]. В Монемвасии, где торгово-ремесленные элементы населения играли более самостоятельную роль, монашество также не пользовалось заметным влиянием, несмотря на то что в самом городе был расположен монастырь Теотокос (женский), а в районе Монемвасии — монастыри Одигитрии и Таксиарха[396]. Соответственно и политическая ориентация населения была вполне определенной. Когда деспот Мистры Феодор I, будучи вызван султаном в Серры, оказался у него в плену, он вынужден был уступить Монемвасию туркам. Однако жители предложили венецианцам уступить им город, предпочтя латинское владычество оттоманскому рабству[397]. Правда, республика отклонила это предложение, боясь осложнения отношений с турками, но демарш населения Монемвасии весьма показателен.
Что касается феодалов, то они, несмотря на щедрое вознаграждение за ренегатство,[398] вряд ли могли питать иллюзии относительно того, что турки не посягнут на их собственность. Интересный пример приводит Острогорский. Один акт, в котором речь идет о соглашении, заключенном между светским феодалом Антавласом и монастырем Эсфигмену, по поводу домена, расположенного в деревне Портарейа, показывает, что Антавлас владел этим доменом сообща с монастырем, однако домен был отнят турецкими властями и передан мусульманину. В то время как Антавлас ничего не смог сделать для предотвращения случившегося, монахам Эсфигмену удалось добиться возвращения области. По мнению Острогорского, этот факт показывает различие между относительно благоприятным положением, которым пользовались под турецким владычеством монастыри, и непрочным положением светских собственников. Причем акт не предусматривает возвращения Антавласу его части домена, несомненно, как замечает Острогорский, из соображений, что владение землей стало вещью чрезвычайно ненадежной для светского христианина[399]. Cтановится понятным, почему и в эпоху завоевания Пелопоннеса турками именно феодалы оказали им серьезное сопротивление, являя иногда примеры подлинного мужества, как например Доксас в Калаврите, Грецас Палеолог — в Салмениконе, Палеолог Сгуромалис — в Каритене, Коркодил Кладас — в св. Георгии, Мануил Вокалис — в Гардики, Принококкос — в Кастрице[400].
393
Разумеется, нельзя забывать о борьбе, которая велась в Византии различными группировками духовенства вокруг унии. Однако мы не склонны преувеличивать «латинофильство» униатов, хотя некоторые наиболее последовательные из них перешли даже в католичество (Виссарион Никейский, Исидор Русский). Борьба за унию, на наш взгляд, совсем не означала того, что ее сторонники предпочитали латинян туркам. Скорее это была попытка ценой незначительных уступок латинянам (при непременном сохранении самостоятельности греческой церкви) и с их помощью справиться с турками и спасти Византию. Известно, что даже Иоанн VI Кантакузин после отречения склонялся к мысли об унии (см.: Projets de concile oecuménique en 1367. Un dialogue inédit entre Jean Cantacuzène et le légat Paul. DOP, 14, 1960, p. 149–177;
394
См.:
395
398
400