Не понравились хозяину эти слова.
— Ты, — говорит, — баба, глупа. И как ты осмелилась учить меня? Когда ты будешь хозяиновать, а я ткать, тогда, может, тебя и послушаю, а пока ты мне не указ. Домой я тебя не отпущу, пока урок не сделаешь… Хоть умри, а сотки! Не соткешь — утром расчет дам… А то, что соткала, — не приму, в брак пущу, да за такую работу еще с тебя взыщу: не порти хозяйских товаров.
— Как же я хорошо сотку, — всплакалась Авдеевна, — станок-то никудышный, основа гнилая, уток не лучше, да и свету нет…
Хозяин осердился:
— Пряжа гнилая? Когда она сгнить успела? Пока ты ткала? Если так расторопно ткать будешь, и верно, пряжа сгниет. Смотри, основа какая. Натянута! Слушать мило-любо, каждая ниточка, словно серебряная, вызванивает… Тки давай…
Опять ему серебряные нитки припомнились.
Пошел он прочь, а Авдеевна и проворчала сквозь слезы:
— Знаю я твое серебро… Ты на серебряной нитке скорей удавишься, чем ее купишь… По дешевке у шуйских гнилой пряжи накупил, ткать из нее заставляешь, а народу продаешь товар за хороший. Привык людей обманывать…
Товарки Авдеевны смену кончили, домой пошли, осталась она одна. Света белого ткачиха не видит. Ткет, станок обихаживает: и челнок осмотрит, и бердо очистит, а дело не спорится. Из гнилой-то пряжи да на плохом станке канифаса 38 не соткешь. Плюнула Авдеевна с досады, отошла к подоконнику, сама с собой разговаривает:
— Лучше побираться идти, чем за таким разбитым корытом маяться.
В цехе никого уже не было. Задремала Авдеевна с устатку. Долго ли, коротко ли дремала — и не помнит. Почудилось ей, что станок стукнул. Очнулась она, глядит — в основе Горностайка снует, взад-вперед, взад-вперед торопливо так бегает, вроде челнока-бегунка. Волос на ней чистым серебром переливается. И говорит она человечьим голосом:
— Ты не горюй, Авдеевна, сейчас мы из серебра полотен наткем и за сотканное все, что причитается, сполна возьмем.
Встала Горностайка на задние лапы и давай с себя пушок сдирать. Как скребнет коготками по брюшку — волосы серебряные так и сыплются. Серебряным пухом всю ткань покрыла. Потом быстренько в каждую нитку по серебряному волосу заплела. И сразу вся основа серебром заиграла, и такие стали прочные нитки — ножом не перережешь. Зазвенели струнами, заиграли.
— Теперь запускай станок! — приказала Авдеевне, а сама в норку юркнула.
Авдеевна пустила станок. Пошло дело, как по маслу. Основа не рвется, не путается, станок работает на диво, лучше нового. За какие-нибудь полчаса урок закончила. Только она кусок снимать — сам хозяин катится. У него глаза на лоб полезли.
— Как ты смогла так соткать? — спрашивает. — Эта же ткань дороже всяких шелков, а с полотном и в сравненье не идет… Да я ее заморским купцам за чистое золото продам… Какой доход получу! Ты, Авдеевна, искусница. У тебя, видно, та самая серебряная нить хранится, кою давно затеряли наши люди. Где ты ее нашла? Отдай мне ее или продай, только никому не говори об этом. Дорого заплачу тебе. Не отдашь — каждый день после урочного работать заставлю.
— Ничего я тебе не продам, — отвечает Авдеевна. — Никакой у меня серебряной нити нет, никаких секретов не знаю. С чего такая ткань получилась, я и сама не разберусь, не пойму. Может, с того, что я нонче много над этой пряжей плакала, — от слез моих и засеребрились нитки.
— Ну, тогда плачь больше. Это мне выгодно… А уж я постараюсь, чтобы ты побольше плакала. Ступай поспи, скоро опять на смену…
Проводил он Авдеевну, сгреб серебряную ткань в охапку, к себе в контору поволок. Дверь на ключ запер, окна занавесил — боится, кто бы не подглядел. Раскинул на столе ткань, глазам не верит: кусок так и сияет.
Обрадовался хозяин. Стоит, ладоши потирает, прикидывает, сколько прибыли возьмет за такой отрез, а сам думает: «Вот бы все ткали так же!»
Налюбовался, наплясался хозяин около серебряного куска, запер его в железный шкаф, где касса хранилась, ключ себе на ремень повесил и опять в ткацкую пошел, прямо к станку Авдеевны. Глянул под станок Авдеевны — а там будто серебряный волосок светится… Что за притча! Обомлел даже. Прихватил ногтями серебряный волосок — глядит, а это настоящая серебряная нитка: не рвется, не путается.
Выскочил хозяин из-под станка как ужаленный и ну нитку наматывать в моток на руку! А нитке конца нет — все станки ею опоясаны. Хозяин рад: ему бы побольше захватить. Наматывает он, торопится; кажется ему, что время чересчур быстро летит.
Бегал, бегал вприпрыжку вокруг станков, семь потов с него сошло, а нитка все не кончается. Обежал последний станок, глядит — нитка за дверь уходит. Он — туда. Нитка по фабричному двору под ворота тянется. Он — за ней. А нитка и здесь не кончается. Вдоль по улице легла, по снегу серебряный волосок так явственно при лунном свете выделяется.