— Не упущу не бойся. А вообще, как надоест, то разбуди меня. — И Митька исчез в шалаше.
Долго сидел я у костра и смотрел, как темнота пленяет лес. Она следовала неслышно и вкрадчиво среди деревьев, сгущалась, замирала на стволах, подступала всё ближе и ближе. И уже только ты и костёр — живые существа в мёртвом царстве. Но нет, не мёртвом: стрекотнёт кузнечик, пискнет комар, и где-то близко, но не видно где, пожалуется, сожалея о потухшем дне, ночная птица.:
— Ов-ва-а! Эге-а!
Наступила тишина. Стало жутко. «Ну чего ты», — утешал я мысленно сердце, но оно не слушалось, билось сильнее. Я встал и от нечего делать направился к воде. Спеть бы что-то, очень уж тоскливо.
начал я робко и оглянулся: ничего подозрительного. Тогда уже бодрее продолжил:
Я вдохновенно пропел песню до конца, но боязнь не исчезла. Тогда я исполнил ещё «Путь далёк у нас с тобой» и «Мы конница Будённого», — почему-то мне в голову лезли именно военно-патриотические песни, — но страх не оставлял меня.
сделал я последнюю попытку отогнать его прочь, но тут же зевнул и замолчал.
Молчаливый таинственный лес окружал меня со всех сторон. Огромные деревья сказочными богатырями заслоняли путь. Моментально я проникся чувством собственного ничтожества, и неожиданные мысли зароились в голове: «Ну что я, — думалось мне, — по сравнению хотя бы с этим деревом? Какое-то насекомое! А по сравнению с целым лесом? Какой-то микроб. А по сравнению с земным шаром…» И от этого мне стало горько-горько... И ещё страшнее.
Я скорее направился назад, боясь взглянуть в сторону и смотрел только перед собой, на проложенный моим фонариком луч света. А если здесь действительно живёт какой-то зверь и сейчас он караулит где-то рядом? Вспомнилась дом, отец, мама... Я зевнул.
выдавил из себя какие-то жалкие звуки,
— Ух... — опустился я на землю, опершись спиной о шалаш. — И я недосыпаю, — зевнул снова. — А что? А можно было бы и досыпать. Вот сейчас закрою на минутку глаза. Как приятно... Ещё немного... — голова моя склоняется на грудь.
Сколько так просидел, не знаю, когда…
— Ага! — слышу сердитый голос. — Спишь, значит!
Спросонья вскакиваю на ноги и прямо перед собой вижу разъярённое Митино лицо.
— Спишь! Ему доверили пост, а он спит!
— Я... — начал оправдываться. — Что я? Заснул или нет? Заснул, — виновато развёл я руками.
— Как ты мог! А если бы это на войне? Разве с таким пойдёшь в разведку? А если бы ты был в партизанском отряде?
— Ну, прости, Митя, — покраснел я. — Только на минутку присел. Маму вспомнил.
— Да вспоминай себе кого хочешь! А на посту спать не смей! Разве тебе можно поручить серьёзное дело? Маму вспомнил! Она, бедная, и не догадывается, какой у неё сынок. Иди спи, маменькин сынок. Я постою. Ничего не видел?
— Нет...
— Конечно, за сном и смотреть некогда.
Мне нечего было ответить. Ошеломлённый, кляня себя за недостойный поступок, я притих в шалаше. Сонливость прочь оставила меня. Я слышал, как вернулся с обхода Митька, как он раздул костёр и сел, что-то насвистывая. Меня грыз стыд: ну как, как я, несчастный, мог заснуть! Подвёл товарища, потерял его доверие. Горе мне!
Упрёки совести яростно терзали мою душу, рвя её на мелкие клочки. В конце-концов я не выдержал.
— Митя, — крикнул несмело. Ответа не услышал.
«Молчит, — подумал я. — Обижается. Так мне и надо».
Полежал ещё минут пять, тогда выбрался наружу.
Уже занималось на мир. Едва курился костёр, лёгкий ветерок ворошил седой пепел. Свернувшись калачиком, спиной к шалашу, сладко спал Митька.
Я вытащил одеяло, осторожно укрыл товарища и полез внутрь.
Второй ночи стражи уже не выставляли.
— Какая польза, — сказал Митя, — в этом стоянии, если мы всё равно засыпаем? Предпочитаю спать внутри, чем на улице. Тем более что потом весь день ходишь сонный.
Я полностью разделил такое мнение.
Утром, проснувшись, мы побежали к озеру умыться. И тут Митька стал как вкопанный, а я с разгона наткнулся на него.