— И все же не убедил ты меня, Ники. Такого просто не может быть, — упорствовал великий князь. — Какая-то Япония — не страна, а недоразумение и наша великая Россия… Да мы их… шапками закидали бы. Да ежели каждый солдатик из тех, что там был одного бы япошку убил — у них и армии не останется.
— Как хочешь, дядя. Можешь верить или нет, дело твое. Только армия у них поболее того, что наши умники из Главного Штаба насчитали, оказалась. Сие и германские, и французские данные подтвердили. А флот им англичане ставили. Что бритты первейшие на свете моряки, ты отрицать не будешь. И японцы не китайцы. И даже не турки.
— Не убедил ты меня, Ники, но я еще над этим подумаю. Благо, времени у меня теперь свободного много.
— А вернуться не хочешь, дядюшка?
— Нет, Ники, и не проси. Ты мое отношение и к жидам, и к парламентам, и к говорунам политическим знаешь. Не хочу видеть, как ты своим руками основы самодержавия… убираешь, — Сергей слегка смутился, отметив, что Николай великолепно понял, почему он сделал паузу.
— Нет, дядя. Не рушу Я самодержавие МОЕ, а укрепляю. Ты газеты почитай — сей час все политиканы друг другу в глотки вцепились, за места в Государственном Совете бьются. МЫ им теперь не столь интересны.
— А ежели они, как в Британии, самовластно править захотят?
— Пусть попробуют, дядюшка. Им сначала сговориться надо будет. Да законы изменить попробовать, иначе сии их речи преступлениями будут. А большинству из них главное — на трибуне повитийствовать. Вот увидишь, дядюшка, так и будет, — высказавшись, Николай глубоко затянулся. Затем, выдохнув, окутался клубами табачного дыма, словно парусный линкор, выдавший полный бортовой залп.
Австро-Венгрия. Вена, дворец Шенбрунн. Июнь 1904 г.
В «Биллиардной комнате» Шенбруннского дворца министр иностранных дел Агенор Мария Адам, граф Голуховский, поляк по национальности и, в тоже время, верный подданный Его Апостолического Величества[7] неторопливо прохаживался около входной двери, не обращая внимания на бильярдный стол. Стол, специально поставленный в прихожей, чтобы ожидающие аудиенции у императора могли провести время, играя в бильярд. Но сейчас министр не только ждал в одиночестве, но и задумался настолько, что отказался бы и от предложения сыграть партию-другую. Сейчас он решал важнейшую для себя, а возможно для страны и мира задачу — как преподнести Его Величеству полученные предложения. Заманчивые, но весьма опасные, на взгляд министра. И как донести это до Его Величества?
— Пшеклентны москали, — неожиданно вслух, пусть и негромко выругался граф на родном языке. И торопливо оглянулся, проверяя не видел ли кто, как он выдал свои чувства. Но в комнате по-прежнему никого, кроме него, не было.
Как подданный австрийского монарха, он не любил русских, как поляк — почти ненавидел за разгром родной его сердцу Ржечи Посполитой[8]. Но, как здравомыслящий человек и министр, старался строить отношения с ними, объективно оценивая возможности двух стран. И как было хорошо, когда семь лет назад ему удалось организовать соглашение по Балканам. Которое, признался сам себе Агенор, разрушили эти дикие сербы своим переворотом. Теперь русские наконец занялись тем, чем им и следовало бы заниматься всегда, по мнению многих знакомых Голуховского, а именно — экспансией в очень далекой Азии, вместо Европы. Но и тут эти москали ухитрились нагадить всем Великим Державам, отхватив солидный кусок Китая, избив английского вассала и возобновив дружбу с Германской Империей. Пруссаки же, к негодованию честных австрийских немцев, пошли навстречу этим азиатам, пренебрегая политическими интересами Австрии. Коварные, как положено византийцам, русские тотчас воспользовались этим и возобновили вмешательство в балканские дела. Чем опять вызвали недовольство, и не только австрийцев. Поэтому теперь англичане и французы вышли с очень интересными, но и весьма опасными предложениями. Опасными, потому что Австрии придется фактически нарушить союз с Германией и начать конфронтацию с Россией. При поддержке Англии и Франции, конечно. Но стоит ли рисковать и насколько весомой будет эта поддержка, Агенор не мог просчитать. А также никак не мог предугадать отношение к этим предложениям императора. Отчего злился на русских еще больше.