— Не сомневаюсь.
— А как насчет вашей поддержки?
— Я на стороне Лукиных.
— Рад слышать! Значит, поохотимся?
— Поохотимся.
— Приветствую! До скорой встречи! — и Глушаев повесил трубку.
— Ну и ну! — вслух сказал Трофимов.
Снова зазвонил телефон.
— Да, — взял трубку Трофимов.
— Сергей Прохорович, вы ли это? — услышал он оживленный голос Марины.
— Да, здравствуйте, Марина Николаевна.
— Как вам не стыдно, Сергей Прохорович? Ведь уж ночь на дворе! Мама сердится. Сейчас же идите домой завтракать, обедать и ужинать — все вместе!
— Иду, иду! — смеясь сказал Трофимов, испытав вдруг неожиданную радость оттого, что Марина позвонила ему и что в этом еще почти чужом городе кто-то помнит и заботится о нем, хотя в звонке Марины — дочери квартирной хозяйки — не было в общем-то ничего необычного.
Он задумался. И вдруг стало слышно, как где-то в коридоре прокуратуры тихонько пел репродуктор. Знакомая мелодия напомнила Трофимову что-то давно забытое. И вот, оттого ли, что мысли прокурора были сейчас очень далеки от занимавших его за минуту до этого дел, или от внезапно услышанной им в ночной тишине знакомой мелодии все вокруг представилось ему в каком-то ином, неведомом свете.
С удивлением огляделся он по сторонам. Кабинет прокурора района — стол, кресло, несколько стульев, шкаф. Что может быть обыкновеннее и прозаичнее? Но сейчас все это приобрело неожиданно торжественный облик. Здесь призван был он — прокурор — оставаться наедине со своей совестью. Здесь, как и в суде, перед лицом избранных народом судьи и заседателей, должен был он всегда и неизменно быть достойным того огромного доверия, которым наделило его государство.
Внезапно в комнату ворвался ветер, переворошил бумаги на прокурорском столе, а самого прокурора мимоходом потрепал по волосам. Ветки молодой липы застучали о подоконник.
Трофимов вздрогнул и встал из-за стола.
16
Дом, в котором помещались народный суд и прокуратура, выходил своим фасадом на главную улицу города. Это была широкая, прямая улица, тянувшаяся через весь город — от бывшей кузнечной слободы, где и сейчас еще стояло несколько небольших артельных кузниц, до пристани и шоссе, соединявшего город с железнодорожной станцией.
В Ключевом не было, пожалуй, другой такой улицы, которая могла бы так наглядно и обстоятельно рассказать историю возникновения и роста старинного уральского городка.
У истоков ее, рядом с много раз горевшими кузнями, что еще во времена Емельяна Пугачева выковывали в своих полыхающих пламенем недрах молодецкое племя ключевских мастеровых, стояли странные высокие строения из трухлявых, помертвелых бревен. Сколько лет было этим огромным то ли башням, то ли амбарам — никто не знал. До революции в них варили соль. Варили так же, как и триста лет назад, когда купцы Строгановы, получив в дар от царя Ивана Грозного целое государство — край от Чердыни и вниз по Каме на девяносто верст, поставили здесь, у богатых солью источников, свои первые солеварни.
Пепельно-серые, из разъеденных солью кедровых бревен, соляные амбары, сохранившиеся и поныне на окраине Ключевого, были свидетелями жесточайших бедствий уральских крепостных рабочих. На Северном Урале — на землях, пропитанных солью так, что иной раз снежной накипью проступала она на поверхности подсыхавших болот — Строгановы уравняли соль в цене с золотом и соляным голодом томили бесправный рабочий люд.
Далее, уже в черте города, как бы охраняя вход на его главную улицу, высились испятнанные бойницами широченные стены монастыря. При взгляде на эти полуразрушенные стены с кованными из железа воротами и сторожевыми башнями становилось ясно, что монастырь здесь служил крепостью и обитатели его помышляли не столько о молитвах и отпущении грехов, сколько об охране своего пушного и соляного торга.
Еще дальше, за монастырем, по обеим сторонам бывшей Губернаторской улицы, стояли тяжелые, приземистые, на купеческий лад строенные дома. То, что дома эти принадлежали когда-то ключевским богатым купцам, а не торговой мелкоте или строгановским приказчикам, можно было легко определить по той отчужденности, с какой и поныне стоял этакий, наглухо отгороженный и от улицы и от соседей, дом-вотчина.
Давно уже поселились в этих домах новые хозяева, которым незачем было таиться друг от друга, давно подгнили и покосились, глухие заборы и дубовые ворота, перевелись громадные псы, что караулили бог ведает какими путями нажитое добро, а бывшие купеческие дома так все и не расстались с хмурью своих подслеповатых окошек, с придурью резных крылец и наличников. Но, видно, уже не долго оставалось им стоять на своих местах. Нежданно и широко вторгались в их хмурые ряды новые, большие и красивые дома. Их фасады были светлы, их линии — открытые и простые — радовали глаз. И хотя старому на этой главной улице старого уральского города было далеко за триста лет, а новое исчисляло свой возраст всего лишь тремя десятилетиями, — новое победило здесь во всем. Победило так, что даже зловещие стены крепости-монастыря и хмурые купеческие постройки переняли на себя часть радостного и светлого беспокойства, каким жила ныне главная улица районного города Ключевого.