Чуклинов пожал плечами и, взглянув в смеющиеся глаза Рощина, решительно сказал:
— Конечно, не позволим, Андрей Ильич. Принципиально в один день весь ремонт проведу. Пускай Глушаеву стыдно будет!
— Вот это ответ! — одобрительно кивнул Рощин. — Довольны, Марина Николаевна?
— Очень, — весело сказала Марина. — Спасибо за науку, Андрей Ильич. Теперь-то уж я знаю, как нужно с нашим председателем разговаривать.
— А как, Марина Николаевна? — полюбопытствовал Чуклинов.
— Ласково — вот как! — рассмеялась Марина.
— Верно! Ох, пропала моя головушка! — и Чуклинов с шутливым отчаянием схватился руками за голову.
26
И вот снова в зале суда, с застывшим от нестерпимого стыда лицом, стоял у барьера Лукин. Снова, почти невидимый за пухлым портфелем, сидел у своего стола защитник Струнников. Снова неторопливо и методично задавал вопросы судья.
Зал был переполнен. Даже из коридора сквозь приоткрытую дверь доносился гул голосов.
Трофимов поднял глаза от разложенных перед ним бумаг и посмотрел в глубину зала. Оттуда на него смотрели сотни внимательных, ожидающих глаз. Не Михайлов, а он, Трофимов, сидел теперь на прокурорском месте. Михайлов же, если он еще не уехал, наверное, был сейчас в зале и, как Трофимов когда-то, требовательно вслушивался в каждое сказанное прокурором слово, критически оценивал ход его мыслей, его план ведения дела.
Трофимов знал, что на суд приехали многие работники комбината. Рядом с Таней и ее отцом сидел Оськин. В глубине зала Трофимов увидел Марину и Евгению Степановну, а в первом ряду — Власову, Находина и Бражникова.
Нет, не боязнь за себя, за свой прокурорский престиж, не опасение, что его обвинительная речь окажется бледной, — нет, не это сейчас тревожило Трофимова. Главное для него было в том, чтобы перед лицом общественности всего города, перед лицом народного суда ясно и громко прозвучал ответ на вопрос: «Почему Лукин ударил свою жену?»
Именно этот ответ был нужен суду, прокурору, Татьяне Лукиной. Нужен он был и самому подсудимому. Так думал Трофимов в первый день суда, так думал он и теперь. Но теперь — и Трофимов был твердо убежден в этом — суд над Лукиным перерастал в суд над тем, что неуловимо тревожило город, как запах вековой плесени, сохранившийся еще кое-где в темных углах его монастырских строений и купеческих лабазов.
Между тем Лукин стоял на своем. Избегая прямо отвечать на вопросы судьи и прокурора, не решаясь поднять глаз, твердил он заученные фразы о том, что был пьян, что ничего не помнит.
Перед судом один за другим проходили свидетели, друзья Лукина и Тани. Они говорили почти одно и то же — с горечью, с возмущением, недоумевая. Костя Лукин, которого они любили и уважали, поднял руку на свою Таню, на их Таню! Лукин, которого они знали как честного и правдивого человека, путаясь и запинаясь, отрицал свою вину.
Перед судом выступил отец Лукина. Сгорбившись, подошел он к столу судьи и оглянулся на сына, очень похожего на него, особенно теперь, когда тот стоял за барьером, постаревший и сутулый. Словно стыдясь этого сходства, старик по-молодому выпрямился.
— Как сын руку на жену поднял, этого я не видел, — твердо сказал он. — Знаю только одно: виноват Константин. По глазам опущенным вижу: виноват!
— Скажите, товарищ Лукин, — спросил Трофимов, — где мог научиться ваш сын тому, что он сделал?
— Не знаю. Мы с матерью этому его не учили.
— Скажите, в каких отношениях он был с Глушаевым?
— Глушаев не нянька ему. Константин — шофер, Глушаев — начальник.
— Так. Вы, я слышал, часто охотились с Глушаевым, верно?
— Часто не часто, а охотиться вместе приходилось.
— Скажите, может быть, Глушаев дурно влиял на вашего сына?
— Григорий Маркелович в люди вышел, когда сына моего еще и на свете-то не было.
— Значит, не влиял?
— В плохом смысле, думаю, нет.
— А в хорошем?
— Глушаев — охотник. Сын при нем и охоту полюбил.
— Так, — сказал Трофимов. — Больше вопросов к свидетелю не имею.
— А у вас, товарищ Струнников, есть вопросы? — обратился Новиков к защитнику.
— У меня есть, — приподнялся Струнников. — Скажите, товарищ Лукин, что ваш сын… был ли он хорошим, добрым сыном?
— Примерный сын! — с горькой усмешкой сказал старик.
— Примерный! — торжествующе повернулся Струнников к председательствующему и народным заседателям. — Вопросов больше не имею.
— Сколько у вас детей? — спросил Лукина один из народных заседателей.
— Единственный! — хмуро ответил старик и пошел от стола.